Столетнее проклятие - Шэна Эйби

Это было даже смешно — одно немыслимое существо называет нелепым именем другое. Однако даже если маги существуют только в древних преданиях — этот человек воплощал в себе все то, о чем они говорили. Он был редкостно, ослепительно цельным. Авалон знала, что один Бальтазар принял ее такой, какова она есть, — без оценок, без долгих размышлений. Просто принял — и все. Авалон хотелось поговорить с ним, раскрыть его тайны — но этого она не могла себе позволить. Бальтазар был другом ее врага.

Они ехали еще два долгих дня.

Во время скачки люди молчали. Слышно было только фырканье коней да шорох сухих листьев под копытами. Птицы при их приближении умолкали, испуганно вспархивали, метались над головой живыми стремительными тенями.

Авалон сразу поняла, когда они оказались в пределах Шотландии, — поняла прежде, чем это осознали ее спутники. Все вокруг изменилось — земля, свет, самый воздух.

Маркус, который вез Авалон на крупе своего коня, ощутил это почти одновременно с ней. Он выпрямился в седле, и Авалон уловила его мысль, заключенную в одном-единственном слове: «Дома».

«Ты-то дома, — подумала Авалон, — а я — нет».

Только где же тогда ее дом? Не в Шотландии, не в Гаттинге, не в Лондоне — а теперь уже и не в Трэли. Жизнь ее разбилась на множество осколков, и теперь она не чувствует привязанности ни к единому клочку земли.

Только химера, похоже, рада была вернуться в Шотландию. Авалон ощутила, как шевельнулась в ее мыслях призрачная тварь. Она пока еще смирная, но уже стала сильнее, намного сильнее…

Химера воплотилась именно здесь, в Шотландии, — порождение бешеного горского нрава и ее, Авалон, желания выжить. Прежде, в детстве, химера была для нее лишь бесплотным голосом, особым зрением — не больше. И только Хэнок дал начало ее истинному существованию. Только Хэнок показал Авалон, что такое безнадежность и тьма.

Этой ночью над лагерем блистали продрогшие звезды. Ветер уже нес с собой ледяное дыхание близкой зимы. Авалон укрылась поверх тартана одеялом, но все равно дрожала от холода, в одиночку свернувшись клубком на голой земле. В ее снах беспорядочно смешались воспоминания и фантазии, и наконец из этой сумятицы вынырнуло то, что когда-то казалось ей кошмаром и наяву.

Дядя Хэнок был зол на нее. Да, так все и было. Она не могла забыть.

— Жалкая, слабая девчонка! — с отвращением бросил дядя Хэнок. — Ты только посмотри на нее!

Авалон медленно, с трудом села, подавляя желание прикрыть ладонью глаза, чтобы унять головокружение.

— Ты позволила себе отвлечься, — угрюмо сказал человек, который был ее наставником. — Я же говорил тебе: не отвлекаться!

Авалон еле-еле поднялась на ноги, даже не стряхнув грязь, которая при падении налипла на тартан.

— Еще раз! — рявкнул дядя Хэнок.

Наставник даже не стал ждать, когда Авалон придет в себя. Он сделал стремительный выпад вправо, и Авалон метнулась в другую сторону, вскинув руки в жалкой попытке отразить неизбежный удар.

Глаза ее слезились от пыли. Все вокруг плыло, подернутое туманом. Она знала, что наставник сейчас ударом ноги собьет ее с ног, но не могла в этом тумане даже различить его крупную фигуру. Дыхание срывалось с ее губ рваными, жалобными всхлипами.

Хорошо бы вытереть слезы.

«Падай! — пронзительно крикнула у нее в голове химера. — Перекатись!»

И Авалон почти бессознательно повиновалась, увернулась от удара, покатилась клубком по земле и, развернувшись, одним прыжком вскочила на ноги — лицом к ненавистному наставнику.

Химера передала ей ворчливое одобрение дяди, который стоял поодаль и молчал, поджав губы.

Авалон ненавидела эти поджатые губы, признак постоянного неудовольствия человека, которого все, кроме нее, называли «лэрдом».

Наставник ничуть не смягчился при виде ее проворства. Он уже снова мелкими шажками наступал на Авалон, расставив руки так, что невозможно было угадать, с какой стороны он нанесет удар.

Ремешок, которым были стянуты на затылке волосы Авалон, лопнул, и теперь серебристые пряди падали ей на лоб, мешая видеть. Девочка сердито мотнула головой.

«Влево!» — завопила химера, но было уже поздно — удар наставника пришелся по лицу, и Авалон опять покатилась в грязь.

— Ха! — воскликнул с отвращением лэрд. — Вот уж воистину, «преуспевшая в воинском деле»!

Закрыв глаза, уронив голову на грудь, Авалон слушала, как он распекает наставника:

— Никогда ей не постичь воинской науки! Она — позор нашего рода!

— Дай ты ей время, Хэнок. Она еще молода.

— Время! — прогремел лэрд, и в тишине двора перед хижиной раскатилось гулкое эхо. — Время! Это тянется уже три года! Сколько ей еще нужно?

— Искусством рукопашной овладеть нелегко, Хэнок. Ты и сам это знаешь. А она ведь еще дитя.

При этих словах Авалон подняла голову и снизу вверх посмотрела на спорящих мужчин. Волосы ее рассыпались серебристыми локонами по плечам и спине.

— Когда-нибудь она повзрослеет, Маклохлен! — огрызнулся дядя Хэнок. — Очень скоро она созреет для свадьбы с моим сыном, а ты ведь прекрасно знаешь, чего требует от нее предание! Я доверил тебе сделать из нее воина — а ты предлагаешь мне это?!

Наставник глянул на девочку, и Авалон ответила ему таким же прямым и дерзким взглядом — впервые за много дней.

— Она еще научится, — сказал наставник, и Авалон не нуждалась в нашептываниях химеры, чтобы уловить в его голосе сомнение.

Лэрд широкими шагами подошел к Авалон, которая так и стояла на четвереньках, и ожег ее презрительным взглядом.

— Авалон де Фаруш, ты — позор нашего клана.

Тогда Авалон оттолкнулась от земли, выпрямилась и бросила ему в лицо то, что зрело в ней все эти три года:

— Я не из вашего клана!

Брови дяди Хэнока взлетели почти до самых волос, рыжая борода встопорщилась.

— Что ты сказала? — страшным голосом вопросил он.

Авалон выпрямилась, и химера в ее голове скорчилась, заметалась, трясясь от ужаса.

«Ярость! — выла она. — Ярость, ярость, ошибка, извинись, отступи…»

«Заткнись!» — беззвучно приказала ей Авалон. Она слишком долго ждала этой минуты, и теперь было слишком поздно извиняться и отступать.

— Я не из вашего клана, — повторила она со всем достоинством, на какое была способна. И подумала, что так же держался бы ее отец, будь он жив.

Дядя Хэнок так побелел, что, казалось, его рыжая борода в лучах солнца занялась огнем.

Химера испустила вопль ужаса, который слышала одна только Авалон, призывая всем видом выразить полнейшую покорность, — но девочка знала, что даже это не усмирило бы сейчас дядю Хэнока.

Он возвышался над ней, своим могучим телом загораживая солнце.