Нэпал - верный друг. Пес, подаривший надежду - Джейсон Морган

Казалось, что боль вгрызается в мозг, поднимаясь от ног, будто мои ступни погружены в баки с горящим бензином.

Я едва ли не жалел о выходе из комы — настолько сильной была боль. Реальность почти целиком скрылась от меня за мучениями. Почти. Я пришел в себя от слов, которые снова и снова повторял медицинский работник, и наконец они проникли в мое терзаемое болью сознание:

— Джейсон, я ваш хирург. Возможно, вы этого не осознаёте, но несколько недель вы были в коме. Вы попали в аварию в Эквадоре во время военной операции. Вы в госпитале, и мы делаем все возможное, чтобы спасти вашу жизнь и вылечить вас.

Я не мог не обратить внимания на его слова. В тот момент я наконец осознал, что нахожусь не в плену у наркоторговцев.

— Джейсон, кивните, если слышите меня.

Я кивнул.

— Хорошо. Вы получили травмы во время военной операции на границе Эквадора и Колумбии. Теперь вы снова в США. Вам очень повезло, что вы остались в живых. Но я должен вам сообщить, что нижняя половина вашего тела парализована и вы никогда не сможете ходить.

Во тьме моих мучений словно разорвалась атомная бомба. «Вы никогда не сможете ходить… Вы никогда не сможете ходить…» Эти невыносимые слова снова и снова звучали у меня в голове, разрывая пелену боли, будто луч лазера. Я не верил своим ушам. Это было невозможно.

В глубине души я понимал, что должен бороться. Пора было прервать молчание. Настало время говорить и быть услышанным.

— Сэр, я буду ходить. Буду.

Мой голос, ужасно скрипучий и хриплый, был едва ли громче шепота. Господи, что же со мной произошло?

— Нет, Джейсон, не будете, — покачал головой хирург. — Нет смысла приукрашивать правду. Позвоночник сломан в двух местах. Нижняя часть вашего тела парализована. Вы никогда не сможете ходить.

Я находился под воздействием многочисленных препаратов, но соображал достаточно ясно, чтобы понять: если я соглашусь с хирургом, его предсказания сбудутся. Битва закончится, не успев начаться. Тогда я точно не смогу ходить. И я продолжал ему возражать. Стоит лишь как следует поверить в себя — и я смогу исцелиться. Мне тяжело было сосредоточиться, но я думал, что, если буду настойчиво опровергать слова хирурга, у меня все получится. Это было моей единственной надеждой.

Хирург попытался прекратить спор, попросив меня пошевелить пальцами ног.

Я выполнил его просьбу.

— Смотрите, — прохрипел я, — они шевелятся.

Он взглянул на мои ноги.

— Нет, Джейсон. Вам это кажется.

— Да нет же, сэр! — выпалил я. — Они шевелятся, просто движение едва заметно.

— Нет, Джейсон, поверьте мне, ваши пальцы неподвижны. У вас парализована нижняя часть тела. Мне очень жаль.

Хирург говорил со мной очень мягко. Он изо всех сил старался быть добрым и деликатным, сообщая мне то, что считал жестокой, неумолимой правдой. Учитывая обстоятельства, это было нелегко для него.

Мы зашли в тупик. Хирург не хотел сдавать свои позиции, но и я тоже, поэтому больше сказать нам было нечего.

Я оглянулся на свою семью. Все, кого я любил, собрались в моей палате. Я видел, что говорят их глаза. Мои близкие все слышали. У них было очень много времени, чтобы подготовиться.

По маминым щекам текли слезы — то ли от гордости за мое упорство, то ли от боли из-за моей напрасной надежды. Впрочем, зная свою маму, могу сказать: причиной ее слез была гордость за меня. Она никогда не сдавалась, и нас научила тому же.

Даже если мои слова не могли быть правдой, я хотел надеяться. Ведь если нет надежды — что нам остается?

Когда мы с хирургом закончили разговор, пришел капитан авиации в полной военной форме. Он хотел поговорить со мной наедине и выяснить все, что я запомнил о «несчастном случае». Я сказал ему правду: я забыл абсолютно все. У меня в памяти образовалась дыра. Я выпрыгнул с парашютом из «Геркулеса» и приземлился в джунглях. Потом очнулся здесь. А между этими двумя событиями — черная дыра, заполненная пустотой.

Как будто мне в мозг запустили ракету, которая взорвалась и выжгла часть памяти. Когда я пытался заглянуть в эту дыру, там ничего не было — лишь рваные края исчезающих воспоминаний. Я знал, что чего-то не хватает. Из моей головы удалили что-то важное. Но я не знал, что именно.

Когда я поведал все, что смог, мне показалось, что капитан остался доволен. Я был идеальным солдатом, который выжил: никаких воспоминаний — следовательно, я ничего никому не мог рассказать.

Я пролежал много времени, из-за этого мои сосуды расширились. К тому же из-за отсутствия физической активности мышцы значительно уменьшились в объеме. Я потерял целых сорок фунтов. Когда меня в первый раз посадили в инвалидную коляску, я едва выдержал в этом положении пятнадцать минут. Из-за расширенных сосудов и слабых мышц мое сердце не могло обеспечивать мозг достаточным количеством крови, и я потерял сознание.

Постепенно я набрался сил и смог сидеть в коляске по полчаса. Ноги мне забинтовали, чтобы ограничить кровообращение в нижних конечностях и направить больше крови к голове. Я казался себе беспомощным, словно новорожденный младенец. Мне приходилось многому учиться заново; даже малейшие движения отзывались ураганом боли.

Я чувствовал себя так, будто меня разрывают на тысячу кусочков и тянут в разные стороны. Я был жив, а ведь столько раз мог умереть. Мне следовало испытывать благодарность за это. Я сидел в инвалидной коляске. Хирург сказал, что в ней я проведу остаток жизни. Пока же я не мог высидеть там даже часа. Каждую секунду мое тело разрывалось от невыносимой боли. Господи, для чего мне было жить? Это был кошмар наяву. Паралитик, навсегда прикованный к инвалидной коляске. Я был лишь обузой для всех, включая жену и троих маленьких сыновей.

А на краю сознания пульсировала темная правда: «Джейсон, давай скажем честно: возможно, тебе лучше было бы умереть».

Я отгонял эту мысль и клялся бороться, клялся, что снова начну ходить и восстановлю все свои навыки. «Хирург ошибся». Повторяя это, я справлялся с отчаянием. Я избрал отрицание и твердил себе, что дух сильнее плоти и способен на многое.

А еще я должен был жить для жены и детей, если они примут меня в моем нынешнем виде.

Когда сынишек в первый раз привели меня навестить, я еще не вставал с койки. Я тогда учился проводить в инвалидной коляске хотя бы час в день. Мне удалось сесть в кровати, опираясь на гору подушек. Скрывая приступы жгучей боли, я изо всех сил старался вести себя как отец, который был им нужен.

Карла и мама ввели в палату мальчиков — Блейка, Остина и Гранта. Что могли понимать дети, которым не исполнилось еще и четырех лет? Карла лишь сказала им, что папа болен и лечится в госпитале.

Она принесла портативный манежик и детские ходунки, чтобы мы с мальчиками могли немного поиграть. Вначале Блейк и Остин были в восторге. Их отец просто лежал в постели — они и раньше видели это тысячу раз, когда врывались в родительскую спальню и прыгали на кровати: «Папа, вставай! Вставай! Вставай! Начинается новый день».