Год Людоеда. Игры олигархов - Петр Кожевников

— Меня ихний коктейль «Кровь Чикатило» круто забирает. — Никандр с застенчивым озорством взглянул на Мстислава. — Возьми, если не жалко. Я потом, сам знаешь, все для тебя сторицей отработаю!

Кумиров почувствовал, как его затылок что-то беспокоит. Он обернулся и увидел, что это кожаный ремешок с таким же креплением, как и на поручне. Игорь задрал голову и различил не совсем понятный предмет, по форме напоминающий шлем. «Что это, фен?» — подумал бизнесмен и вернул свой взгляд к сидящим.

— Да о чем ты, брат! — Самонравов осторожно хлопнул убийцу по округлому плечу. — А ты, Лось, чем побалуешься? На-ка, глянь, какое у них смешное меню!

Самонравов протянул другу проволочный круг, по которому перемещались пластмассовые бирки, на которых был расписан ассортимент еды и питья. Если клиент что-то выбирал, то оставлял на соответствующей бирке отпечаток своего пальца, согласно которому официант заказывал именно это наименование.

— А я, пожалуй, отведаю «Слезы Дракулы», — оставил свой отпечаток Кумиров. — А ты, Славка, что выбрал?

— Всего лишь «Сердце кумира», дорогуша! — Самонравов самодовольно откинулся на электрическом стуле. — Эх, разгуляево! Как будто мы с вами и впрямь бессмертные!

Когда утром они вышли из заведения и прогуливались по кладбищу, Мстислав обратил внимание на эпитафию на полуразрушенном надгробии. Он даже прочел ее с выражением вслух:

Теперь мы оба под землей

Лежим, благословив покой.

Дается счастье на двоих,

И я объят в руках твоих.

— Здравствуй, Паша! — играя своим командным голосом, на пороге палаты, как всегда энергично, возник Федор Данилович. — Ну как ты здесь? Не скучаешь?

— Здравствуйте, дядя Федя. Спасибо, что пришли. — Морошкин встал с кровати, протянул Бороне руку и доверчиво согласился на его крепкое и короткое объятие. — Да нет, скучать не приходится. Вот готовлюсь к сессии. А то, знаете, совсем забросил, а без высшего образования теперь перспектив не случается.

— Молодец, сынок, что понимаешь и придерживаешься. — Борона внимательно осмотрел Павла. — Как ты себя чувствуешь? Домой еще не собираешься?

Да я бы хоть сейчас выписался; врачи говорят — надо подождать: вдруг там что-нибудь нагноится или еще что-то произойдет. — Юноша стал собирать свои учебники и тетради, разложенные на кровати. — Сейчас я все приберу, садитесь!

— Да ты не суетись! — Борона придвинул табуретку и присел рядом с Морошкиным. — Не думаю, малыш, чтобы у тебя могли быть неприятности, но подстраховаться надо. Давай-ка, дружок, подыми пижаму и приляг, а я гляну на твой животик.

Морошкин исполнил просьбу врача, освободил от одежды свой живот, изуродованный посередине от солнечного сплетения и почти до пупка глубоким швом и весь измазанный йодом, и послушно вытянулся на кушетке.

— Ну, животик — это громко сказано! Ты случайно не через день питаешься? — Борона взял юношу за запястье, сжал, прослушивая пульс, заглянул в глаза. — На мой непросвещенный взгляд, сердце пока на месте и даже иногда постукивает.

— Да нет, дядя Федя, я и завтракаю хорошо, и обедаю, да и вечером, когда возвращаюсь, ем нормально, а на работу мне мама еду с собой дает. — Павел осторожно сел. — Нет, я на аппетит не жалуюсь.

— Что же, бывает и такое. У тебя столь мощный шов, будто тебе по крайней мере гнойный аппендицит оперировали, к тому же где-то в начале семидесятых. Сейчас наши эскулапы, если пожелают, могут фасон и поизящней сделать. Такая бесцеремонность характерна для патологоанатомов, но им обычно никто претензий не выставляет. Ладно, что делать, ближе к осени обратимся к косметологам. — Борона встал, вскинул вверх свою левую руку и взглянул на часы. — Ладно, одевайся. Никакого криминала нет. Задеты только верхние ткани. Думаю, денька через два тебя отпустят. Да, вот тут тебе витамины: сок и цитрусы, — тебе это можно и нужно.

— Дядя Федя, я вас за одну вещь очень хотел поблагодарить. — Морошкин спустил ноги на пол, не спеша выпрямился и стал заправлять одежду. — Такую доброту даже по отношению к самым близким людям не всегда проявляют.

Это за какую же вещь? За какую доброту? Я тебе вроде ружья еще не дарил для самообороны? — Борона задумчиво осмотрел палату: здесь стояло еще две кровати, но больных в помещении не было. — Нам бы для приюта пары таких палат вполне хватило.

— За то, что вы врачам денег дали, чтобы они ко мне внимательней относились. — Морошкин благодарно улыбнулся. — Они за мной действительно как за родным человеком ухаживают.

— Я — денег? — Борона поднял свои густые темные брови. — Да не давал я никому никаких денег! Сынок, я человек, наверное, достаточно добрый, но денег-то, факт, никому не вручал. Вот тебе крест! И в мыслях не было! У тебя маманя — человек известный, друзья у нее тоже люди влиятельные, я думаю, этого бы вполне хватило для нормального отношения. А деньги? Не знаю… А кто сказал?

— Да меня просили не говорить. Я уже слово дал. Не могу. — Павел беспомощно развел руками. — Но люди надежные, шутить не станут.

— Ладно. Вопрос не повторяю. — Борона обнял юношу. — Держись, герой! Твой обидчик уже в аду кочевряжится!

— Да я слышал по радио. — Морошкин кивнул в сторону старого приемника, покоившегося на тумбочке возле его изголовья. — Как вы думаете, всех этих бандитов Скунс перебил?

— А вам не кажется, молодой человек, что знаменитый господин Скунс — такой же обобщенный образ, как Людоед Питерский? — Данилыч уже шел, прихрамывая, к дверям. — Знаешь, я очень давно понял, что людям свойственно придумывать себе кощеев и донкихотов. Все. До свидания.

— Всего доброго, — отозвался юноша. — До встречи.

Федор Данилович вышел во двор и осмотрелся. Он хорошо знал эту больницу и даже проходил в ней после института практику. Лет двадцать назад появилось партийно-правительственное решение о глобальном расширении существующих больничных пределов. Вскоре по соседству на больничном пустыре начал расти новый корпус. Здесь собирались расположить, как тогда было принято, «самый крупный и самый современный в мире» кардиологический центр. Когда ситуация в стране (или в том, что от нее осталось) резко изменилась, всяческое финансирование постепенно полностью прекратилось. У администрации больницы не было средств на охрану объекта, и за несколько лет железобетонная композиция превратилась в руины. Впрочем, это не мешает местным жителям по инерции называть незавершенный гигант социализма «институтом сердца», словно бы достраивая в воображении то, что уже вряд ли когда-нибудь достроят.

Борона знал «институт сердца» еще и потому, что часто вылавливал бродяжничающий здесь безнадзор. У этого места уже давно сложилась дурная репутация. Кого только не привлекали бесхозные руины! Днем здесь назначали стрелки криминальные группировки, а собаководы, под свист бандитских пуль, натаскивали бойцовых псов. С наступлением вечера сюда водили клиентов окрестные проститутки, а из облюбованных щелей за их «работой» наблюдали сексопаты и завсегдатаи интернетовских порносайтов. Ночью в уцелевших подвалах обустраивали для себя ночлег бомжи, а сатанисты вершили в потаенных местах таинственные ритуалы.