Ненасытимость - Станислав Игнаций Виткевич

Т е н г е р: Точно так же, как и недобрые дела, если принять, что мир злой, что он зол неизбежно и что в нем правит злая сила. А поскольку Лейбниц, величайший, пожалуй, из верующих умов...

Б е н ц: Если он и впрямь был верующим, а не прикидывался им ради положения в обществе и придворной карьеры.

Т е н г е р: Погодите: Лейбниц не мог доказать необходимости принять положение о том, что Бог бесконечно добр в своем совершенстве. Столь же возможно утверждать, что он бесконечно зол. Безмерность зла в мире, ничтожность добра и бессилие жертвы Христа по отношению к злу делают возможным такое допущение.

К н я з ь Б а з и л и й (неохотно): Нельзя делать оскорбляющие Бога допущения, надо верить в то, во что дано верить, — вот в чем дело.

Т е н г е р (кричит рассерженно): Так дайте же нам эту веру, заставьте нас поверить! Почему вообще существует неверие, почему вообще существует зло? Я знаю, что вы скажете: замыслы Божьи не разгадать, его тайна непостижима человеческим разумом. А я отвечу вам: я в меру добр, настолько, насколько мое подсознательное христианство и моя болезнь — это следует добавить — погасили во мне животные инстинкты, хотя я также знаю, что определенный процент аморальности создает во мне та же болезнь. У меня есть право что-то получить от жизни, черт возьми, за мои искривленные кости! Да, я отчасти злой — скорее это горечь, нежели самое зло — когда радуюсь чужому несчастью, и я не хочу быть другим ради высшей, как вы утверждаете, идеи. Возможно, я захотел бы быть лучше и старался бы стать лучше, если бы знал, что это поможет мне лучше творить музыку. Но я не знаю, сможет ли какая-то внешняя сила повлиять на мой талант. (Базилий молчал: «Да, веру разумом не привить. Сколько раз я сам думал так же, как он, но теперь, понимая его несчастную диалектику, я знаю, что дело обстоит иначе. Жаль, что я не могу перелить в него свои чувства, как кровь в жилы. Тогда бы он мог уверовать, не опасаясь, как сейчас, интеллектуального падения».)

Б е н ц: И я скажу тебе, Базилий, что ради лучшего самочувствия я не смог бы отказаться от своих убеждений, если, конечно, с моими мозгами не случится чего-нибудь страшного, и я вдруг поглупею незаметно для самого себя. И я был на волосок от веры, когда моя чистая логика была загрязнена онтологией. Теперь я верю только в знаки и в упорядочивающие их правила. Все остальное — производное от них, и о нем даже говорить не стоит.

К н я з ь Б а з и л и й: Да, ты занял удобную позицию, с которой возвышаешься над всем. — (Обращаясь к остальным): — Ему кажется, что он удрал от бытия и его моральных законов. Сбежал к бессодержательным знакам, и это дает ему абсолютную уверенность в себе, несмотря на то что отечественные логики совершенно не признают его, а за границей лишь один сумасшедший...

Б е н ц: Лихтбург — величайший мировой ум. Ох, пан Базилий, как же понизился ваш интеллект из-за этой вашей веры...

К н я з ь Б а з и л и й: Величайший ум, поскольку он внимает сатанинским речам этого безбожника, который ни во что не верит, не только в бессмертие души, но и в жизненность своей собственной индивидуальности.

Б е н ц: И разве я не более счастлив, чем вы, Базилий? Вы пока еще не настолько глупы, чтобы не видеть, что в глубине вашей веры теплится искра сознания, которая говорит вам, что вера ваша поддерживается низшим существом внутри вас: оно боится разлитого в мире аморализма и ищет выхода вне разума — лишь бы приобрести уверенность, что мир морально не абсурден. А он не абсурден, несмотря на все ваши сомнения, которые мне говорят о ваших заблуждениях больше, чем ваша вера. Он не абсурден, потому что в нем возможна логика, — вот вам и доказательство. Смысл идеального мира, в котором относительная — не абсолютная — рациональность действительности является лишь одним из его проявлений, вовсе не сводится к тому, удастся ли какому-то пижону преуспеть в жизни или нет.

К н я з ь Б а з и л и й: Как можно сравнивать живой плод веры, которая позволила мне, все потерявшему изгнаннику, возродиться здесь, в моей обители, и совершенно отречься от своей прежней жизни, — как можно сравнивать это с твоими безбожными значками!

Б е н ц: Твоя заслуга была бы более весома, если бы ты сделал это без веры.

К н я з ь Б а з и л и й: А твоя — если бы ты принял веру, не отказываясь от своего логического формализма. Нужно только захотеть.

Б е н ц: В этом «захотеть» как раз и кроется ложь. Извини, Базилий, но человек либо верит, либо нет — а тот, кто х о ч е т верить, вызывает подозрение.

Т е н г е р: Вы оба похожи на неудачников: каждый из вас придумал себе фикцию, чтоб оправдать несостоявшуюся жизнь.

Б е н ц: Моя мысль — это не фикция, я могу доказать необходимость моей системы. Со временем она получит признание всех истинно разумных людей.

К н я з ь Б а з и л и й: Надо придерживаться определенных принципов — без них ничего нет, само собой ничего не сделается. Я тоже, исходя из своих принципов, могу доказать необходимость моей веры. Если решительно подойти ко всему этому, то, клянусь, нет разницы между религией и математикой: обе они лишь разные способы прославления Бога. Только что математика целиком укладывается в религию.

Б е н ц: Вот он, твой компромисс: ты желаешь любой ценой примирить все и вся, замазать непреодолимые противоречия. Такой компромисс присущ всему католицизму, ибо католицизм, как бы то ни было, имеет дело с самой стойкой частью человечества. Православию этого пока не нужно.

К н я з ь Б а з и л и й: Видишь ли, Бенц, это рассуждение в мою пользу. Именно католицизм воспитал лучшую часть человечества. Протестанты в Германии были причиной величайшего людского несчастья — большой войны; православные были во времена царизма самым отсталым народом, а потом придумали большевизм, ведущий к упадку цивилизации и культуры, что уже видно и на Западе.

Б е н ц (дико хохотнув): А может, так и надо? Человечество может подавиться сложностью культуры. Религия с этим не справится.

К н я з ь Б а з и л и й: Подожди. Англичане были авангардом мирового империализма, у них другие народы научились угнетать так называемые «низшие расы». Теперь наступает возмездие со стороны китайцев. Если копнуть глубже, то, пожалуй, именно англичане создали то, что лишь предвосхитили немцы. Они создали самое алчное, бессмысленное и глубоко бескультурное государство денег — Америку, которая своим примером, своей проклятой организацией труда довела нас до состояния сонных тюленей. Автоматам не нужна религия. А потом они пришли к какому-то псевдобольшевизму, потому что никакой достаток, разные там автомобили и радио не заменят человеку идеи. Убив религию — какой бы она ни была, — они вынуждены были сделать революцию, хотя перед тем всячески старались затушевать классовую борьбу.

Б е н ц: Почему же ваш Бог позволил это сделать? Вы не понимаете, что у нас весь этот мнимый фордизм искусственен, а там это было естественно, потому что их общество было молодым. И если у нас будет революция, то ее за нас сделают китайцы. Сами по себе мы ни на что не способны.

Т е н г е р: Кто это «мы»? Евреи?