Оракул выбирает королеву - Оливия Штерн

И нужно было признать, что, если бы не регенерирующий перстень, который надела на него льесса Риквейл, уже не было бы этого медленного полета. Ничего бы уже не было.

Арман прикрыл глаза и невольно потянул носом. Выходило так, что макушка Леоны Риквейл находилась как раз на уровне его губ, и вместе с ветром к нему долетал слабый запах ее волос. Что-то такое, отчего вмиг вспоминается зеленое хрустящее яблоко. Спутанные волосы маркизы рассыпались по спине и казались такими мягкими, что у Армана даже кончики пальцев покалывало от желания их потрогать, погладить. Он изо всех сил пытался подавить в себе это чувство и думать о том, что спасает свою сестру, но то и дело ловил себя на мысли, что его самого спасла женщина, которую он везет на смерть.

Это было как-то неправильно.

И не то чтобы совесть проснулась – у королевского оборотня не может быть совести, не выдали при рождении, – но вместе с этим в груди прочно обосновалось непонятное чувство, чем-то похожее на маленького ежика. Оно ворочалось и неприятно кололо, и Арман совершенно не понимал, что с этим делать дальше.

А Леона сидела безмолвно и неподвижно. Арман видел, что она судорожно цепляется за шею Рекко, видел эти тонкие белые пальцы, измазанные грязью и кровью убитой твари, и теплый живой комок в душе снова ворочался и колол острыми иглами. Арман то и дело вспоминал ее слова о том, что они могли бы умереть вместе, но уж лучше ему, Арману, остаться в живых. Выходит, Леона Риквейл сделала то, чего не делал до нее никто: пожалела оборотня ее величества.

Арман прикусил губу. Да, с самого начала было понятно, что ничего хорошего из этого дела не получится. Черти понесли Леону в меморум как раз тогда, когда туда плюхнулся свеженький отпечаток королевы! А так бы жила себе и горя не знала.

И словно наваждение – воспоминание о том, как он ее впервые увидел во дворце. Она тогда жутко смущалась, пряталась за спиной супруга, выглядывала из-за его плеча, высовывала любопытный носик, словно птичка из гнездышка. Смотреть на нее было так приятно, что Арман не удержался и смотрел, сколько хотелось. Леона Риквейл казалась светлым солнечным зайчиком в бесцветной и безликой толпе придворных. Именно тогда Арман, пожалуй, впервые пожалел о том, что он тот, кто есть. Он предпочел бы стать нищим, но свободным от старой паучихи, и тогда бы… А что тогда? Леона была замужем за маркизом Риквейлом, своими тонкими пальчиками повязывала ему шелковый шейный платок по утрам, да и вообще, как выяснилось, была хороша в постели. Последнее Армана особенно бесило. Ему казалось, что сама мысль о подробностях супружеской жизни Леоны пачкает светлый образ маленькой любопытной птички. Об этом хотелось забыть, но почему-то мысли раз за разом возвращались именно к этому простому факту.

Не удержавшись, он все же погладил светлые растрепавшиеся волосы. Старался сделать это незаметно, но Леона испуганно сжалась в комок. И промолчала, забавно делая вид, что ничего не почувствовала. А волосы ее оказались мягкими, шелковистыми и густыми, и почему-то сей же миг перед глазами Армана нарисовалась картина, как он пропускает это жидкое золото меж пальцев, опускает руку на узкую спину, перебирает позвонки…

Он тряхнул головой. Определенно, все это было совершенно неправильно. Не нужно думать о той, кому придется умереть, чтобы жила королева и чтобы жила Витта.

Женщины – это, собственно, что? Явление мимолетное, преходящее. Надо думать о жизни сестры.

«Она спасла тебе жизнь, вот ты и раскис, тряпка, – размышлял он. – А на самом деле льесса Риквейл все еще любит своего мужа и ты для нее что-то гадкое, темное. К чему она без брезгливости и не прикоснется».

Но факт оставался фактом: как себя ни уговаривай, ему предстояло умертвить женщину, которая спасла ему жизнь ради того, чтобы вновь жила женщина, которая умела дарить только боль. И еще одна женщина, которую он никогда в сознательном возрасте не видел.

И тут его осенило.

Тогда, конечно, он солгал, пообещав, что Меркл как-нибудь перенастроит Оракул. В основном чтобы меньше было проблем, чтобы не пыталась сбежать.

Ну и пусть верит. Оракул все равно ее убьет, выдирая память королевы. Сладкая ложь иногда во благо.

Но он, Арман Линто, может к этой задаче подойти с другой стороны – попытаться хотя бы в момент смерти погрузить Леону в стазис, а потом… Потом попытаться вернуть ее к жизни при помощи своего собственного дара. И тогда все для Леоны Риквейл закончится вполне благополучно.

Вопрос, получится ли…

Но попытаться стоит. Так он убьет разом двух, даже трех зайцев: вернет королеву, сестру и Леону.

Потом, конечно, он отпустит льессу Риквейл на все четыре стороны. Будет даже лучше, если королева никогда не узнает о существовании Леоны и о том, что королевский оборотень как-то с ней связан. И тогда все будет по-честному: она спасла жизнь ему, он сохранит жизнь ей. А пока что пусть Леона думает, что Меркл поработает над Оракулом. Надо бы даже убедить ее в этом.

Арману понравилось то, что он придумал. В конце концов, почему не помочь хорошей женщине, тем более что она совершенно бескорыстно помогла ему!

Рекко мерно взмахивал крыльями, и было заметно, что перепонка недавно залеченного крыла снова расползается. Понемногу, но неотвратимо.

Это значило, что им придется провести некоторое время на серединном ярусе. Но это и к лучшему. Будет время разобраться, кто посмел устроить покушение на Армана Линто.

Леона шевельнулась в седле, и Арман снова уловил отголосок яблочного аромата, который странным образом тревожил душу и бередил смутные, неясные желания. Почему запах такого вкусного, сочного яблока? Наверное, все дело в том, что Леона моется таким мылом. Но какая-то совершенно глупая частичка души желала, чтобы Леона пахла так и без мыла.

«Не дури, – сказал себе Арман, – в любом случае ваше совместное приключение еще не повод для того, чтобы она изменила свое мнение о тебе. Даже если переживет свидание с Оракулом, ничего между вами уже не будет. А ты потом сходишь к шлюхам и все забудется и все станет как прежде».

И вот это «как прежде» вдруг вызвало такой бурный внутренний протест, что Арман скрипнул зубами.

Леона вздрогнула и испуганно обернулась. Здесь уже было довольно светло, чтобы видеть ее точеный профиль, нос с небольшой горбинкой и маленький, но упрямый подбородок. Хорошенькая, ничего не скажешь. И, судя по тому, что сделала, добрая.

Когда кто-то испытывает по отношению к тебе добрые чувства, Арман такого просто не знал. Но звучало приятно. Наверное, его матушка была бы добра к нему, но теперь уже не узнаешь.

Он вздохнул и решил думать о том, как дальше передвигаться ко дворцу. Все было сложно, начиная с того момента, как компас привел его к льессе Риквейл.

Они спустились на твердую землю как раз в тот момент, когда заходящее солнце проплывало мимо этого яруса, раскрашивая его розовым золотом и длинными, четкими тенями. Спустились на окраине какого-то городка, посреди ползучих кустиков с жидкой листвой и кривенькими ветвями. Арман первым спешился, протянул руки, чтобы снять с седла льессу, и невольно замер: в солнечном свете, несмотря на засохшую кровь и грязь, Леона Риквейл словно засияла. Сделались пшеничными волосы, кожа – фарфоровой. И глаза, которые в темноте было толком не рассмотреть, засияли парой драгоценных изумрудов.