Вивьен Вествуд - Вивьен Вествуд

Вряд ли гипертрофированные образы вроде тедди-боев или любителей джаза модов – а среди них были даже протомогикане, именовавшиеся апачами за огромные набриолиненные коки, – могли существовать без музыки, под которую можно танцевать. И музыкой той был рок-н-ролл, знак совсем другого мира, бесконечно далекого от Сэвил-Роу, где одежду шили по индивидуальному заказу, и Хамфри Литтлтона – идеального воплощения неоэдвардианского образа. Правда, Вивьен, страстная любительница музыки и моды, отмечает, что главной чертой того времени была созвучность одежды музыкальным стилям, часто дававшим ей название. В конце 1950-х годов в Великобритании вновь начал просыпаться интерес к традиционному джазу. После увлечения рок-н-роллом британцы стали душевно и музыкально восприимчивы к более ранним джазовым стилям, которые звучали во французских кинолентах «новой волны», а также в клубах Сохо и задних комнатах пабов в Харроу. Под стать этой музыке была одежда, которую носила Вивьен, как раз когда поступала в Школу искусств в 1958 году: она создавала нарочито нестрогий, квазиинтеллектуальный образ, в котором можно было бы появиться и на Левом берегу Сены, и в Гринвич-Виллидж, и в клубе «Ронни Скотт». («Должна сказать, что, хотя в «Ронни» играли только модерн-джаз, – признается Вивьен, – в конце концов он мне так же опостылел, как традиционный».) В моде были мешковатые брюки, безразмерные джемперы, дафлкоты, шарфы, ассоциировавшиеся с французскими экзистенциалистами и нью-йоркскими битниками, и юбки дирндль в сборку. С тех пор эти широкие юбки незаметно появлялись почти в каждой коллекции Вивьен Вествуд. Юбки дирндль она носила в 1959 году, в свою бытность поклонницей традиционного джаза, дополняя образ самодельными ожерельями из дынных семечек. «До этого я никогда и не видела дынь!» Подобный образ, мода пить сидр и слушать самый настоящий английский джаз в исполнении Джорджа Мелли и Хамфри Литтлтона стали британской интерпретацией негритянского джаза и соответствующей манеры одеваться. В эпохальном романе Колина Макиннеса «Абсолютные новички» описывается поклонница традиционного джаза, какой вполне могла быть Вивьен в 1960-м, «с длинными волосами и длинной челкой, в большом свободном свитере, иногда яркого цвета, никаких цветочных мотивов… ей хотелось выглядеть небрежно». Такой образ вытеснял стиль тедди-боев и американских рокеров и связывал завершение первой волны движения тедди-боев с выходом на сцену первых модов.

Но хотя манера традиционщиков одеваться помогала Вивьен адаптироваться к лондонской моде, век этого течения в истории моды и в жизни самой Вивьен был недолог. Ныне покойный друг Вивьен Томми Робертс однажды сказал: «Стиль традиционщиков устарел в один миг. И вся эта молодежь, скачущая вокруг в академических шарфах… Традиционщики и правда были немного безвкусны».

Вивьен признает: «Мое увлечение стилем традиционщиков быстро-быстро прошло. Я одевалась так же, как Сильвин, меня вдохновлял ее образ, а еще мне нравились пышные юбки. Вот моя фотография из Джерси, я ездила туда к Дереку, как-то летом он подрабатывал там барменом. Я недолго так одевалась. Традиционщики были выходцами из среднего класса и претендовали на тонкий художественный вкус, а мне все же ближе были тедди-бои, а позже и моды – правда, к тому времени я уже стала мамой».

И все-таки эти образы были чем-то новым: они отражали невиданную прежде синхронность в развитии моды и музыки. Как и в случае с породившей их британской рок-н-ролльной культурой в целом, в рамках этих молодежных течений одежда играла весьма значительную роль.

В подростковые годы Вивьен успела пережить и лично прочувствовать смену четырех взаимосвязанных течений в моде и музыке, не теряющих своего влияния и сегодня: рок-н-ролльщиков, тедди-боев, первых модов и традиционщиков. Но к 1962 году ее жизнь радикально изменилась: она вышла замуж и стала матерью и, пожалуй, совсем бы ушла из мира моды, не познакомься она с одевавшимся как тедди-бой студентом Лондонской школы искусств Малкольмом Эдвардсом Маклареном.

«Не хочу слишком много рассказывать о Дереке», – признается Вивьен.

Но потом, конечно, рассказывает. «Понимаешь, просто мне кажется, что я не очень-то хорошо обошлась с Дереком. В конце концов мы просто отдалились друг от друга, и все… Но начнем с того, что было… Ладно, было вот как…»

Вивьен сидит за раскройным столом, на ней очки с толстыми стеклами, она то и дело теребит листочек бумаги, набросок какой-то аппликации, которая однажды украсит один из парижских показов, и фотографию с недавней свадьбы их с Дереком сына Бена Вествуда, прошедшей в Японии. Бен, ироничный, грациозный мужчина пятидесяти лет, то и дело заходит в студию, где мы разговариваем; ему можно было бы дать лет тридцать, не поседей его длинные волосы слишком рано. Томака, красивая японка, постоянно рядом с ним, так что сразу видно, что они молодожены. Она постепенно привыкает к жизни в Англии и к статусу новой миссис Вествуд (младшей).

Долгие годы Вивьен не хотела почти ничего рассказывать о своем первом браке. Вероятно, из чувства преданности Бену и Дереку тоже, к которому сохранила искреннюю привязанность и уважение, ну и потому, что не хотела привлекать к ним внимание публики, которого они явно не жаждали. Тем не менее Вивьен сохранила фамилию Дерека и даже прославила ее, – правда, Дерек, пилот гражданской авиации на пенсии, публично признался, что не всегда был этому рад. Их брак был одним из тех, которые сегодня, пожалуй, просто бы не состоялись. Все вокруг были уверены, что они поженятся, да и потом, в те годы, как говорит Вивьен, «экспериментировать не позволялось», так что свадьба их была неизбежна и почти неизбежно предвещала семейную драму.

«Знаешь, в 1961 году, когда ты с кем-то встречался, тебя отчитывали, если поздно приходишь, и мама всегда спрашивала: «Чем ты там занималась?» – и тебя осуждали. Ну и вроде как тебя выдавали замуж. Так было и у нас. Думаю, Дерек не будет против, что я так сказала. По-моему, я и года не прожила в Лондоне, когда мы познакомились. Так что мне было лет восемнадцать или девятнадцать. Мы оба были так молоды! Гуляли с друзьями большой толпой. Развлекались все вместе. Кстати, тогда даже не было законов, запрещавших садиться за руль после выпивки. Мы заходили в паб в Элстри и там встречали одних и тех же людей, попозже тоже появлялись знакомые люди, а еще мы тем же составом ходили на танцы. Мы иногда договаривались пойти в бар в Харроу и Кингсбери, или в «Ронни Скотт», или в какой-нибудь паб в городе, но чаще всего мы отправлялись в танцевальный зал «Ритц» в Куинсбери.

Раньше я больше всего на свете любила танцевать, так что много времени проводила на танцах, в окружении красиво одетых людей. Они были мне друзьями. Меня привлекали люди такого толка – тусовщики, любители потанцевать. Так что все годы, что я проходила педагогическое обучение, мы с толпой друзей регулярно вместе ходили на танцы, устраивали вечеринки, встречались, поджидая друг друга за домом, и все это на некоторое время стало для меня центром вселенной. Жизнь вращалась вокруг развлечений: как нарядиться и куда пойти. Иногда мы всей толпой ездили подальше, куда-нибудь в район Мидлсекса, или, например, в Айлсбери, или еще куда-нибудь и просто сидели там в пабе. Вот какой была моя «светская» жизнь: поездки на машине, посещение пабов и танцев, но не было ни одного человека – хотя, думаю, в тот период жизни и не могло быть, – с которым можно было бы хоть немного серьезно поговорить. Просто не с кем. Разве только со Сьюзен. Этому я была рада, но под влиянием Сьюзен я менялась…