Интимные места Фортуны - Фредерик Мэннинг

— Козырное местечко, — удовлетворенно проговорил Шэм. — Интересно, а как тут в деревне? Хорошо б зависнуть здесь на недельку, если только мы не направляемся в какой-нибудь приличный городок, конечно.

— Какая-то пакость кусает мои ноги! — через несколько минут сообщил Мартлоу.

— И меня тоже, — сказал Берн. — Что за блядство?..

— Да я весь в этой параше! — злобно заявил Питчард.

Люди с проклятиями скреблись и чесались, поскольку солома кишела куриными блохами, которые, казалось, кусали человека в сотне мест одновременно. В сравнении с этими мелкими черными тварями, обладавшими живым и злокозненным нравом, ласковая неторопливость вшей казалась просто нежностью, так что поток нечестивого богохульства, исходивший от удивленных и растревоженных людей, был наполнен непривычной страстностью. Это был полный разгром, они с ожесточением скребли себя грязными ногтями. Но постепенно укусы становились реже, и, за исключением отдельных уколов, люди, казалось, вовсе перестали их чувствовать, словно приобретя иммунитет. Определенно, эта куриная блоха предпочитала более деликатный корм. С большими трудностями им удалось поймать пару штук, и они со всей серьезностью изучили их. Выяснилось, что эти твари не столь омерзительны, как ползучая, белая, похожая на краба вошь, копошащаяся среди своих личинок — гнид — на всяком покрытом волосами участке тела. Эти всего лишь проводили свои рейды в поисках удовольствий, и, когда первый натиск ослабевал, стрелковые цепи, участвовавшие в этом судорожном набеге, становились более-менее переносимыми.

Бывалые солдаты говорят, что после марша не следует снимать башмаки и носки, пока не остынешь и не спадет отек на ногах, а если распарить опухшие ноги, то станет только хуже. Пока готовился чай, они отдыхали, а при раздаче пайка им и вовсе счастье привалило: получили по буханке хлеба на четверых и жестянку консервированного масла да баночку джема на шесть человек. Поев и перекурив, Шэм, Берн и Мартлоу, захватив полотенца и мыло, побрели вдоль берега реки в поисках уединенного места. Там они разделись и искупались. Им и невдомек было, что купаться запрещено, и после купания, не обуваясь, они уселись на бережок, уперев ноги в каменистое речное дно. В таком виде их застал полковой полицейский[30]. Он грубо обложил их, поминая личные качества, их прошлое и перспективы на будущее такими вычурными фразами, что не хватило бы никакого воображения, чтобы прибавить хоть что-то к уже сказанному. Поскольку в ответ они высказали лишь сдержанное восхищение его позицией по данному вопросу и особой выразительностью речи, он ограничился тем, что сопроводил их к месту постоя и предупредил о запрете появляться в пределах деревни. Сам же, переполненный ощущением превосходства над себе подобными, отправился своей дорогой по этой запрещенной территории в поисках небольших запретных удовольствий.

— Этим сукам наплевать на нашу жизнь, — с горечью произнес малыш Мартлоу, — мы тут скачем с ухаба на ухаб, как последние чмошники, тащимся через всю эту сраную Францию, а для них война — сиди себе дома, качай подбородком да рассуждай о том, как красиво они бы рисовались, будь на двадцать лет моложе. Дай им Господи стать такими молодыми, а мы бы съебались домой повидать своих.

— Вот это, сука, точно! — согласился Шэм. — Пять, сука, недель на Сомме без бани и с буханкой хлеба на тридцать человек! А когда тебя отводят на отдых, ты даже ноги не можешь пополоскать в реке и сходить в деревню хлеба купить! И втирают тебе, будто так и надо.

— Что вы тут сопли жуете? — не выдержал Берн. — Ты же помылся, искупался и не платил за это ни гроша. О чем ни заговоришь, ты все ворчишь! А не хочешь ли чайку на водичке, в которой сперва кто-то помылся, а? Я лично собираюсь наведаться к тому домику, навестить местных жителей. Там верняк мамзельки имеются. А, Мартлоу? Как раз по тебе!

— Ты уж сам давай, порадуй себя, — ответил Мартлоу, — я не пойду. Неохота мне смотреть на гражданскую жизнь.

Берн нашел вполне гостеприимное женское общество и несказанно обрадовался. Хозяйка, у которой он купил пару стаканов вина, попросила его не рассказывать другим об этом месте, поскольку здесь и так слишком людно. Из амбара через двор неслись обрывки песни — солдаты распевали хором, — и хозяйка, прислушиваясь, расхваливала англичан, их мужество, их обходительность. Она спросила, не споет ли и Берн чего-нибудь. Он засмеялся и вывел тонким голосом:

— Dans le jardin de mon pere les lilas sont fleuris.

Она удивленно повернула к нему румяное лицо с капельками пота.

— Aupres de ma blonde qu’il fait bon, fait bon, fait bon, Aupres de ma blonde qu’il fait bon dormir…[31]

Но дальше этих строчек он слов не знал. Зато она знала хорошо и объяснила, что дальше там сплошь непристойности. Он понимающе кивнул головой и, радуясь, что удалось зайти с этого фланга, переключил свое внимание на девицу, которая, однако, благоразумно сделала вид, что не заметила его взгляда. Хорошенькой ее можно было назвать лишь с большой натяжкой, но это с лихвой перекрывалось ее цветущей молодостью. К тому же под темными ресницами блестели карие глазки оттенка лесного ореха, те, что становятся чистым золотом, когда в них попадает лучик света.

Вошли два престарелых господина и уставились на Берна с мрачной подозрительностью. Хозяйка и девица суетились, собирая ужин. Каждый раз, как дамы подходили к его столику, Берн с изысканной вежливостью поднимался со стула, что не могло остаться незамеченным и, похоже, все более усиливало подозрительность младшего из старичков.

— Asseyez-vous, monsieur, — произнес он с подчеркнутым сарказмом, — elles ne sont pas immortelles.

— C’est dommage, monsieur[32], — ответил Берн достаточно бойко для своего неуклюжего французского.

Хозяйка вновь одарила его лучезарной улыбкой, и все же уныние от недовольства старичков его здесь присутствием было невыносимым; он взял фуражку, поблагодарил хозяйку за гостеприимство, вежливо поклонился барышне и наконец отсалютовал двум захудалым аристократам столь подчеркнуто педантично, что тем пришлось