Жена из России - Ирина Лобановская

Танки встретили их уже на въезде в город, а на Садовом кольце они стояли плотными рядами, грозно нацелив на людей жерла орудий. Сын больше никаких вопросов не задавал и молчал до самого дома.

— Масяпка родненькая! — запричитала Инна Иванна, увидев дочь и внука. — Я так и знала, что ты примчишься раньше, не выдержишь! Какой-то ужас! Кошмар! Прямо настоящий смертельный номер!

Маша подумала, что вся жизнь сама — смертельный номер, и прижалась к Инне Иванне, что делала крайне редко.

— Ты сухарик! — часто говорила мать. — Очень сложная молекула. Вот станешь матерью, поймешь!

— Что пойму? — когда-то допытывалась Маня. — Мама, что я такое должна буду понять?

Инна Иванна махала в ответ руками и начинала опасно греметь тарелками. А это означало, что к ней теперь приближаться на близкое расстояние не следует.

Целую ночь Машка просидела перед телевизором, напряженно вглядываясь в экран уставшими покрасневшими глазами и взывая к имени Господа. Не спала ни грамма.

Многие ее знакомые журналисты стояли у Белого дома, готовясь умереть на благо российского человечества вместе со своими детьми. Изредка кто-нибудь из коллег звонил Маше и передавал последние новости прямо с места событий. Дождь снова лил непрерывно, словно наверху озлобились на страну, пророчили великий потоп и предостерегали от других опасных действий и шагов. Пытались воззвать к человеческому разуму, духовности и логике.

Не выдержав общего напряжения и массового психоза, обезумев от монотонного гудения танков по близкому Садовому кольцу и от гибели троих юношей, Машка в один из последних вечеров стала вдруг влезать в свои вечные джинсы, собираясь уходить.

— Мама, ты куда? — подозрительно спросил Антошка. — Я с тобой!

Маня посмотрела на него и осталась дома.

Через три дня, когда все закончилось, казалось, к общему благополучию и благоденствию, Маша увидела своими глазами, что такое обыск. До этого его ей показывали только в кино. В редакции все бумаги, гранки, газетные полосы были выброшены прямо на пол, беспомощно болтались раскрытые дверцы шкафов и распахнутые окна, ящики столов — выдвинуты, а некоторые сломаны и тоже сброшены на пол.

Маня потерянно бродила по редакции, не в силах понять происшедшего. Но честно, искренне верила, что теперь все будет по-другому: лучше, справедливее, чище. И жизнь начнется совсем иная: в достатке, изобилии, покое и радости, по-настоящему демократическая, правильная, светлая жизнь. Почему-то было очень грустно.

По телевизору показывали митинг возле Белого дома, где ликующие люди в огромной толпе поднимали вверх два пальца в виде буквы V, что значит "виктория", "победа".

И жить начали в победившей стране.

Почему Бертил, военный моряк в отставке, твердо решил жениться на русской?

Вернувшись в родной Стокгольм после долголетних плаваний, он вдруг обнаружил, что здесь многое изменилось. И, прежде всего, здесь появилось немало эмигрантов из России, и среди них, конечно, русские женщины. Далекая страна становилась крайне популярной темой.

Сразу два приятеля Берта женились на россиянках, и оказалось, что они приветливы и улыбчивы, хозяйственны и неприхотливы, привязаны к дому и семье…

Шведки не нравились Бертилу, несмотря на его чистокровное шведство: они были суровы не только на первый взгляд, но холодны и прагматичны по своей сути. Поэтому с первой женой, Эллен, матерью Свена, Бертил прожил недолго. Лишь мама, любимая мама Берта, назвавшая сына в свою честь, отличалась от всех шведских женщин и ничем никогда их не напоминала.

После развода с Эллен Берт снова отправился в плавание и, из дальних странствий возвратясь, привез себе вторую жену. Из Испании.

Экзотика в Стокгольме оказалась пригодной только для домашнего употребления. Новая жена занималась исключительно своими ногтями, зубами и волосами — основными женскими орудиями обольщения и защиты. Она до сих пор, хохоча, заявляла всем:

— Мне двадцать семь лет, и ни на минуту больше!

Возраст собственного сына при этом не учитывался и ничуть ее не волновал. Арифметику испанка игнорировала.

Кончита целыми днями красилась, пела и приплясывала. Когда-то именно эти ее бесконечные танцы покорили морское сердце Бертила Хардинга. Но в Швеции, стынущей под холодным северным ветром, они ему так же быстро надоели и стали раздражать. Он разошелся с Кончитой и снова ушел в дальнее плавание. Берт понял, что опять попал не в тему.

Потом появилась чересчур страстная гречанка на острове Кипр, утомлявшая Берта своими обильными эмоциями… дальше — немка, любившая Господа значительно больше, чем Бертила… Парадоксально, но и эта, отнюдь не обременявшая его своими чувствами и словами дама, тоже вскоре ему надоела. Нарисовалась еще одна, американка, отличающаяся невиданной ревностью. Стоило Берту заговорить с какой-нибудь женщиной, американка тотчас громко, во всеуслышание заявляла — она умеет делать в постели то же самое, что эта блондинка, ничуть не хуже, даже лучше. И предлагала немедленно, сию секунду, все проверить и сравнить.

Проверки и сравнения Бертилу быстро приелись.

Он понял особенности зрелого возраста: в молодости он умел ради любви слушать женские глупости бесконечно и терпеливо ждал, что, вот, наконец, его милая закроет рот — и начнется!.. А теперь он со скукой и некоторым раздражением думал: почему я должен выслушивать эту чушь? Даже ради всего последующего… Подумаешь, радость… И ничего оригинального… Чем его можно теперь удивить?

— На человека не угодишь, — любила повторять мама Берта. — Он плачется на жару, а когда она проходит, начинает страдать и жаловаться на дожди, ветер и сырость… Что, в конце концов, ему надо? Он и сам не понимает этого…

Бертил говорил на пяти языках, объездил почти весь мир, завел друзей на всех континентах и во многих странах… Обладал огромным упорством в достижении своих целей и желаний. Вот здесь они с Эллен были одинаковы.

Когда-то в тринадцать лет Берт надумал выучить английский и нашел свой собственный путь решения проблемы: начал ходить в расположенное неподалеку американское посольство. Американцам понравился настойчивый серьезный рыжеватый шведский мальчишка. Его стали свободно пускать в посольство и никогда не отказывались поболтать с худеньким подростком по-английски. Через год Бертил довольно легко понимал английскую речь и говорил почти без акцента.

Он научился легко отбрасывать от себя любой негатив, а если порой становилось чересчур трудно — просто улыбался…

А сейчас, прибившись, наконец, после долгих океанских и морских путешествий к стокгольмскому берегу навсегда, снова вернувшись к любимой маме Берте и сыновьям и поосмотревшись вокруг, бывший моряк вдруг собрался жениться на россиянке. И дал объявление в неизвестную далекую газету, название и адрес которой ему аккуратно, крупными буквами, написала русская жена одного из его друзей.