Однажды под Новый год, или Кто такие Монстры - Екатерина Руслановна Кариди

он сегодня опять дежурил у портала. А тут и другие ребята стали подтягиваться, от удивления вытаращивая глаза. Но плевать было, что все пялятся, тут великое открытие, можно сказать, совершалось!

- Нина, ключ открывает не портал, - из последних сил проговорил Григорий. - Ключ при переходе через портал запускает трансформацию.

И потерял сознание.

Зато народ в портальном зале как раз пришел в себя. Кто-то скинул и отдал Нине рубаху, бесчувственного Гришу тоже для приличия прикрыли фуфайкой и грузили теперь на носилки, чтобы нести в адаптационный центр. А юный поэт-монстр, политический эмигрант из другого мира, чуть не остался один на один с разъяренными... уже неизвестно, кого и как называть. И по всему было видно, что ему сейчас намнут бока, а может, сделают чего похуже.

Но тут вмешалась Нина.

- Этого, - она указала на лохматого, - без меня не трогать. Он - язык! Я его из разведки добыла. В тылу у врага!

Язык (а это уже был статус, обещавший хотя бы временную неприкосновенность) был направлен прямиком к старосте. Побить лохматого хотелось всем, но убивать его, конечно, уже никто не собирался. Запал прошел, да и человек все-таки. Хоть и первобытный и неизученный.

Вот изучить его надо во всех подробностях. Потому как возможности теперь, когда им известен секрет трансформации, открываются просто невероятные! Теперь они... Да теперь они...! Даже слов у народа не хватало.

Поэт все это время предусмотрительно помалкивал, хлопал глазами и улыбался так дружелюбно, как мог. Он уже понял, что нашел то самое могучее племя. Осталось только найти подходящую женщину.

***

Потому что, еще когда он только удрал из племени (сначала, конечно, пребывал в эйфории, но как захотелось есть, осознал), поэту в голову пришла спасительная мысль.

Есть же еще могучее племя по соседству! То, чей тотем они обнаружили недавно. А там есть женщины (обязательно есть, ведь племя могучее). С женщинами у него всегда лучше ладились отношения. Они его накормят и обогреют. И даже, может быть...

Это, конечно, было опасно. Могут навалять. Но!

У него было что им сказать.

Например, он мог рассказать им про те дивные плоды и показать место, где их можно найти. Мог даже спеть! Но тут он вовремя опомнился: этого не надо, лучше потом, когда его примут. Не сразу.

Сейчас он почти достиг своей цели.

Правда, реальность несколько отличалась от ожиданий.

В общем, когда он уже почти освоился в той пещере, его вдруг потащили на свет. А там было... ХОЛОДНО! Все белое и холодное! А когда он наступал на это белое, которое называлось снег, оно кусало его за пятки. Поэт был в шоке, вопил и подпрыгивал, проваливаясь по колено. Потом, поняв, что оно наступает на него отовсюду, пытался спастись бегством и задал стрекача, но тут его поймали и отходили метлой.

- Куда попер, поганец! Замерзнешь же, ирод лохматый!

Было очень страшно, но когда он наконец осознал, что на него кричит женщина, закатил глаза от облегчения и расплылся в улыбке. Теперь можно было не переживать за свою жизнь. Он попал куда надо.

Насколько попал, поэт понял позже.

Когда его начали учить.

О, там его многому научили!

В первую очередь тому, что кормить его будут не за сексуальные услуги, за это можно было только схлопотать метлой. А за работу, работу и еще раз работу! Но даже и это было не так уж плохо, потому что за работой ему дозволялось сколько угодно декламировать свои стихи и даже петь.

Плохо было другое. Особенно страшно это оказалось в первый раз. Он уже решил, что сейчас его будут убивать самым изощренным способом, и даже пожалел, что сбежал от родного племени. Там бы его всего лишь принесли в жертву.

На самом деле, баба Клава не могла запустить в дом такое потрясающе грязное чудовище и просто решила помыть его в бане.

Как он сначала орал! Как резаный. Пришлось слегка утихомирить...

А потому первое слово, которое поэт выучил из русского языка, было «НЕ НАДО!».

***

А Гриша лежал в медблоке. Лежал и бродил в закоулках сознания. Крови потерял много, потому в мозгу все плыло, реальности смешивались.

Ах да, медблок.

Сам он туда еще не попадал, Бог миловал. Но сколько на тот медблок бывало впахивал, если вспомнить, уму непостижимо.

Вот как однажды.

Когда десятка наших оттуда прорвалась, да еще с детьми. Были раненые. Нужно операционную, а у них соляры мало. Не в Кушки, понятное дело, за ней ехать, они тут сами соляру гнали. Если сказать из чего, никто б не поверил. Ох, из чего ту соляру гнали... Если бы жители Больших Оврагов рассекретили свое изобретение, могли бы озолотиться.

В общем, пришлось крутить динаму, чтобы больше света. Так они с мужиками крутили посменно. А потом же на восстановление - там для ускоренной регенерации нужно масло, а у них на исходе, всем не хватит. У него было чуток для трактора, и он рванул домой.

Несся по этим проклятым коридорам, а они бесконечные - петляют, удлиняются. Он из последних сил принес масло. И вдруг осознал, что он не в медблоке, а на ромашковом поле. И на голове у него почему-то венок.

- Фигассе... - пробормотал мужик.

А потом видит - идет к нему через поле кто-то, издалека не понять. А подошла ближе... Нинка. В веночке тоже, в таком воздушном светлом платье. Встала совсем близко, смотрит в глаза и молчит, а него дыхание занялось, как будто что-то сдавливает. Протянул руку, коснулся своего венка, спросил, преодолевая дрожь:

- Венок зачем?

- Так свадебный, – прошептала и глазки опустила.

А сама стоит, грудь от дыхания колышется, светлое платье легкое от ветерка чуть шевелится. Гриша вперед подался - обнять ее, ловко отскочила.

- Постой, - говорит, - не спеши. Я сама.

И платье потянулась расстегивать.

Ему уж совсем сдавило грудь, думал, сейчас его просто разорвет от желания, застонал, схватил за руки, смял губы поцелуем... И вдруг очнулся.

А перед лицом удивленные и радостные Нинкины глаза.

- Проснулся! Гриша! Стой, не спеши, я сама поправлю, - и повязку ему передвинула на груди так, что она врезаться перестала.

- Нина...

- Тшшшш. Молчи, - она улыбнулась. - Тебе нельзя много разговаривать. Поправляйся.

И поцеловала в губы. Сама.

И тут он снова поплыл и заснул с мыслью: «МОЯ».

***

Ну а в деревне, пока Гриша лежал в