Мешуга - Исаак Башевис Зингер

Войдя в ванную комнату, я сразу почувствовал дурноту. Волосы давили на голову, перед глазами плясали круги, горькая жидкость заполнила рот. Оступаясь, я попытался сесть на стульчак. Стены, раковина, краны, «морозное» стекло в окне, потолок кружились вокруг меня, будто на карусели. Меня тошнило, но я боялся испачкать пол. Поток горькой жидкости хлынул изо рта в раковину. Одной рукой я держался за радиатор, а другой опирался на стену. Мне не хотелось, чтобы те двое заметили, что со мной произошло, поэтому я открыл краны и вымыл раковину. С большим трудом мне удалось открыть окно,и холодный ночной воздух оживил меня. Но я был перепачкан пятнами чертовски вонючей жидкости из моего собственного желудка. Позволить ему выстрелить было бы для меня, пожалуй, тем же самым, подумал я про себя.

Дверь ванной быстро открылась, и я увидел Мириам, уже не голую, а в махровом халате. Рядом с ней стоял Стенли без своего револьвера. И Мириам и Стенли что-то говорили мне, но я ничего не слышал, как будто уши были полны водой. Из-за своей наготы и зловония, поднимавшегося от моего тела, меня охватил еще больший стыд.

— Закройте дверь, — выпалил я. — Я скоро выйду.

— Вытрись, — сказала Мириам и показала на полотенце.

— С ним все будет в порядке, — услышал я голос Стенли. — Закрой дверь.

Я попытался обмыться под душем, но он, очевидно, не работал. За окном рассвело, и красноватый отсвет поднимающегося солнца упал на кафельные стены ванной комнаты. В зеркале я мельком увидел свое лицо — бледное, вытянутое, небритое. Я принялся умываться холодной водой, потом открыл аптечку Мириам и поискал бритву. Мой страх перед Стенли прошел, и мне страстно захотелось выглядеть в его глазах менее старым и неопрятным, чем мое отражение в зеркале. Пиджак и брюки были со мной в ванной, но ни рубашки, ни туфель не было.

Итак, я впутался в любовное приключение с потаскухой. Ее муж внезапно ворвался среди ночи с оружием. Мы оказались на волосок от гибели. Каждый мой шаг сопровождал голос моей матери, который я слышал столь отчетливо, словно ее душа постоянно была со мной. «Мама, где ты? Прости меня», — взмолилось что-то во мне. И она ответила, как будто была жива:

— Ты не можешь упасть ниже, чем в этот раз. Обещай мне, что ты убежишь от этой проститутки прежде, чем будет слишком поздно.

— Да, мама, обещаю.

— Потому, что ее дом склоняет к смерти, и ее пути ведут к мертвым. — Мой отец монотонно напевал стихи из Книги Притчей Соломоновых собственным голосом с присущими ему нусекх[87]. — Никто из вошедших к ней не возвращается и не вступает на пути жизни.[88]

Кое-как мне удалось вымыться, но пиджак пришлось надеть на голое тело. Я с треском открыл дверь и осторожно выглянул. В спальне никого не было, но из другой комнаты были слышны звуки приглушенного смеха. Я поискал свою рубашку и туфли, однако они исчезли. Один носок лежал на кровати. Я позвал:

— Мириам!

Она тотчас появилась в крошечном коридоре, бледная, всклокоченная, в застегнутом халате. Стенли следовал за ней.

— Где твои туфли? — спросила Мириам, разглядывая пол.

В спальне было еще темно, жалюзи не давали проникать туда свету восходящего солнца. Мы обшаривали глазами пол, когда я вдруг понял, что Стенли все еще держит револьвер у спины Мириам. В тот же момент я увидел свои туфли на радиаторе.

— Вот они! — воскликнул я.

Стенли тоже заметил их, и его лицо стало суровым и озлобленным. Он обратился ко мне поверх плеча Мириам:

— Одевайся и катись. Мириам еще моя жена, а не твоя.

— Да, спасибо, — покорно ответил я.

— Куда он пойдет так рано? — спросила Мириам. — Я не хочу, чтобы лифтер видел его, выходящим из моей квартиры в такой час.

— Выпусти его по лестнице.

— Дверь на площадку заперта, — сказала Мириам.

— Нет, она должна оставаться открытой на случай пожара, — ответил Стенли.

Я торопливо натянул один носок. Другой потерялся, и я надел туфлю на босую ногу. Попытку зашнуровать туфли пришлось оставить, так как в тусклом свете было не видно дырок. Я услышал голос Стенли:

— Одевайся быстро и уходи. Но запомни: если ты скажешь хоть слово полиции или даже старому идиоту, Максу, то заплатишь за это жизнью. Я знаю, где твоя редакция.

— Я никому не скажу.

— Не скажешь ради собственного спасения. Моя жизнь для меня ничего не стоит.

Мне хотелось спросить его, что будет с Мириам, но я не сделал этого. Потом я услышал себя, говорящего Стенли:

— Я уверен, что вы с ней помиритесь, — и меня снова охватил стыд. Горло у меня пересохло так, что я с трудом выговаривал слова.

— Помиримся, да? Я относился к ней честно. Я не заставлял ее выходить за меня замуж. Она гонялась за мной, а не я. Разве это не правда, Мириам?

— Слишком поздно обсуждать это.

— Это никогда не поздно. Раз ты затащила его в свою постель и рассказала ему, я полагаю, какая ты хорошая и какой я дьявол, и как сильно ты его любишь, и какой преданной женой ты будешь. Он имеет право знать правду.

— Никто ни за кем не гонялся.

— Ты за мной гонялась. Я совсем не торопился жениться. Я уже понял, что ты не была непорочной девственницей, ха-ха. Но ты потребовала, чтобы мы отправились в Сити Холл[89]и официально зарегистрировались. Правда это или нет?

— Пусть будет правда. Меня больше ничего не задевает, — сказала Мириам, запинаясь.

— Все правда. Этот человек писатель, еврейский писатель. На суперобложке книги говорилось, что он сын раввина. Ему следует знать, что ты собой представляешь и с кем он связался.

— Он уже все знает.

— Нет, не все. Даже я не знаю всего. Стоит мне встретить кого-нибудь, кто знал тебя, я узнаю о новых любовниках, новых приключениях, новой лжи.

— Я тебе с самого начала рассказала всю правду.

— Наденьте галстук, — сказал мне Стенли. — Прежде чем вы уйдете, я хочу задать вам вопрос. Это правда, что вы верите в Бога?

— Я верю в Его мудрость, но не в Его милосердие.

— Что вы под этим понимаете?

— Каждый может увидеть Его мудрость — называть ли это Господом или Природой. Но как можно поверить в Его милосердие после Гитлера?

— Бог это дьявол?

— По крайней мере, по отношению к животным и людям.

— Как вы можете жить с такой верой?

— Действительно, не могу.