Чужая кровь - Оксана Семык

Я вздыхаю, понимая, что решимость бросить мужа снова начинает во мне слабеть. Ну кому я нужна в свои двадцать семь лет! Андрюшке? На него совершенно нельзя положиться! Он точно не сможет стать мне опорой. А больше у меня никого нет на целом свете. Лишь тетка родная отыскалась, да и та оказалась стервой…

Тут я вспоминаю про извлеченную из тайника тетрадь. Я ведь так и не успела как следует рассмотреть находку! Ее ли хотела забрать Мария? И если да, то зачем?

Я беру с тумбочки спрятанную под книгой толстую тетрадь – если мне не изменяет память, в таких было по девяносто шесть листов. Обложка ее вся потертая и потрескавшаяся. Я открываю ее и вижу на первой странице надпись аккуратным девичьим почерком: «Дневник Виноградовой Марии». Вокруг нарисованы цветными карандашами какие-то цветочки и завитушки.

Первый мой порыв – закрыть тетрадь. Все-таки дневник – это очень личная вещь. Читать чужие дневники просто непорядочно. Но уже в следующее мгновение я вспоминаю о том, как грубо и цинично вторглась Мария Виноградова в мою личную жизнь, пытаясь увести моего собственного мужа. Она-то не думала при этом ни о каких приличиях! Ну а на войне все средства хороши, вспомнила я старую поговорку.

Успокоив свою совесть такими рассуждениями, я перевернула страницу и начала чтение…

Следующие несколько часов я провела, изучая развернувшуюся передо мной житейскую повесть, описанную бесхитростным, порой наивным языком сначала девочки-старшеклассницы, а потом юной девушки.

Это был рассказ ребенка, которого холила и баловала мать, но держал в ежовых рукавицах отец. За строчками чувствовалось, что Маша хоть и боялась отца, но по-своему его любила. Она восхищалась тем, что он – герой войны, генерал армии. Продукт своей эпохи и советского образования, Маша Виноградова, конечно, гордилась, что ее отец защищал Родину (именно так, с большой буквы, Маша писала это слово). А еще она гордилась своим старшим братом Витей: умницей, комсоргом, отличником, спортсменом.

Сама девочка училась средне: с тройки на четверку, очень увлекалась чтением романтической прозы и поэзии, часто переписывала в свой дневник целые куски из любимых произведений.

Окончив школу, Маша подала документы в МГУ на филологический факультет. Зачитываясь Дюма, Гюго, Бальзаком, Мериме, Стендалем, она мечтала учиться на отделении романо-германской филологии. Ее туда приняли. Разумеется, с ее далеко не блестящим аттестатом помогли лишь связи отца. Семнадцатилетняя Маша описала в дневнике, как она, узнав об этом, устроила родителям сцену и даже заикнулась о том, что не будет учиться, раз она нечестно «заняла чье-то место». Тогда Маша в первый раз отведала отцовского ремня. Это было тем более унизительно для семнадцатилетней девушки, так как до этого ее хоть и распекали на все лады и всячески наказывали, но никогда не били.

Поплакав в подушку, Маша все-таки начала учебу в университете. Ей понравилось. Училась она с удовольствием. Так прошло два года. Сдав экзамены после второго курса, Маша, поддавшись уговорам матери, решила провести остаток лета на генеральской даче вместе с родителями.

Генерал переехал на дачу не только с семьей и домработницей, но и с симпатичным молодым офицером, которого он то ли в шутку, то ли всерьез называл «своим адъютантом».

Это был лейтенант Николай Степанов. Он целыми днями просиживал в дедовом кабинете за столом, заваленным книгами, и что-то все писал, писал.

Встречались они с Машей сперва только во время семейных трапез или мельком на лестнице. При встрече Маша отчаянно краснела и из-под ресниц кидала застенчивые взгляды на молодого офицера – уж очень он был красив, и так ладно сидела на нем форма! Николай тоже все чаще, когда никто не видел, провожал стройную фигурку белокурой девушки задумчивым взглядом.

Постепенно они начали обмениваться при встрече дежурными фразами, потом их разговоры стали длиннее, интереснее. Маша наконец осмелела и спросила, чем именно занимается Николай, что он целыми днями пишет, потому что когда она попыталась спросить об этом отца, тот лишь рявкнул: «Не твоего ума дело». Зато Николай на вопрос Маши честно сказал, что он пишет для генерала кандидатскую диссертацию для последующей защиты ее в Военной академии.

«Тебе не стыдно писать за другого человека? Ведь это же обман!» – пристыдила его девушка, но лейтенант только засмеялся в ответ: «У нас в армии мало кто из генералов берется за диссертации, и еще меньше пишут их сами – им некогда этим заниматься».

Маша сперва надулась на него, но потом уже зарождающееся чувство пересилило ее юношескую принципиальность: девушка оттаяла и скоро уже снова щебетала, как птичка, с молодым офицером.

Разумеется, генерал был не в курсе их долгих бесед и частых встреч. Он раз и навсегда запретил Маше думать о «романтической чепухе» и «молодых оболтусах», пока она не получит университетский диплом.

Как-то раз Маша уговорила Николая сделать перерыв в работе и, пока генерал отдыхает после обеда в своей комнате, сбегать вместе искупаться на речку.

Как два заговорщика, они выскользнули из дома и, отойдя на безопасное расстояние, где их уже не могли увидеть из окон, расхохотались из всех сил, а потом побежали к реке.

На берегу, на импровизированном пляже, было пустынно. Стыдливо отвернувшись, Маша скинула сарафан, оставшись в одном купальнике, и повернулась к Николаю. Он уже успел снять военную форму, в которой постоянно ходил, и теперь стоял перед ней в белых кальсонах на пуговицах.

Вот так, без строгого кителя, он ничем не отличался от ее однокурсников, обычных молодых людей: разве что стрижка более короткая и аккуратная – в конце шестидесятых мода на стиль «хиппи» докатилась и до Москвы.

Фигура у Николая действительно была отличная: поджарое тело, крепкие мускулы, перекатывающиеся при каждом движении. Маша кинула на голую мужскую грудь быстрый взгляд, залилась румянцем и, чтобы скрыть смущение, побежала к воде, взмахами рук приглашая Николая за собой. Коса ее расплелась, и длинные густые волосы длиной до самого пояса развевались за спиной, словно шелковый флаг. Николай не мог оторвать от них взгляд. Наконец он очнулся и побежал вслед за девушкой, догоняя ее.

Вместе они плюхнулись в речную прохладу, подняв тучу брызг. Они плавали, ныряли, дурачились. Николай вел себя, как мальчишка: он словно сбросил с плеч вместе с кителем заодно и десяток лет.

Устав, Маша поплыла к берегу, Николай последовал за ней. Когда они уже подплыли к пляжу и достали ногами дна, девушка, выбираясь из воды, наступила на камень, покрытый водорослями, пошатнулась, неловко взмахнув руками, и Николай, словно ждал этого, обнял ее и прижал к себе ее тело, покрытое блестящими каплями воды. Маша ахнула, в ее огромных голубых глазах словно отразились и небо, и река одновременно. И уже через мгновение Николай накрыл ее губы своими…

Я ловлю себя на мысли, что поневоле начинаю наяву представлять те сцены, о которых читаю. А все потому, что среди слегка пожелтевших страниц дневника обнаруживаю старую любительскую черно-белую фотографию. На траве сидят двое – парень и девушка. Он обнял ее за плечи. Она приникла к нему. Оба счастливо улыбаются, глядя в объектив. Он – в лейтенантском кителе, но без фуражки, темноволосый, с открытым юношеским лицом и красивыми глазами, смотрящими с легким прищуром из-под темных бровей вразлет. Она – в летнем платьице, обнажающем худенькие плечики, с перекинутой на грудь белокурой косой, с огромными оленьими очами, трогательная и хрупкая.