Близкий свет - Фридрих Незнанский

Злость плохой советчик. Петер взял себя в руки, нехорошо солидному, известному человеку вести себя подобно легкомысленному мальчишке. Неправильно это. Но проснувшийся вдруг зуд исканий и приключений словно толкал его. И Петер, он сидел на лавочке с краю, сменил позу и боком навалился на спинку, повернувшись, таким образом, к ним. Ничего, очень даже симпатичные, и совсем не девочки, нет, их возраст опасности уже не представлял. Увидев его прямой взгляд, они вспыхнули от неожиданности и восхищенно замерли, а он, с приятельской усмешкой, подмигнул им и резво вскочил, демонстрируя, тем не менее, свое «молодечество».

— Прошу, — он склонил голову, вежливо показывая рукой на свое место. — Прошу, прошу, не стесняйтесь, девушки, доставьте мне удовольствие поухаживать за… красавицами!

Он добродушно засмеялся, вызывая у соседей разнообразные чувства, но больше, видимо, уважение по поводу его «джентльменства». И вот уже парень напротив, следуя его примеру, поднялся, тоже предлагая девушкам свое место. Наконец, те смущенно уселись, сверкая шикарными коленками, кокетливо прикрытыми сумочками, а одна из них, что напротив, прямо-таки восторженно уставилась на него, и между ними начался молчаливый и неторопливый диалог тягучих взглядов.

Петер без особого труда выяснил для себя, что ничем не рискует, пускаясь в новую авантюру. И когда поезд подошел к рижскому перрону, он был уверен, что их согласие на его приглашение им уже фактически получено, оставалось лишь сделать это остроумно и непринужденно, и тут он не сомневался в себе. Ну и еще некоторые частности оставались, но это уже на перроне — автографы там, знакомство, любезное приглашение и прочее…

И он легко забыл о своей обидной неудаче там, в Майори, в квартире слишком уж строптивой учительницы, впрочем, и достаточно любвеобильной, этого не отнимешь. Ничего, если мужчина правильно себя поставит, женщина долго не выдержит, уже однажды пережитая страсть непременно снова вскружит ей голову, и прибежит сама, как миленькая, как верная собачонка, чтобы лизнуть хозяина за его желанную ласку. А вот тогда уж он и покажет ей, говоря по-русски, где раки зимуют. Отличное, между прочим, выражение — многослойное и остроумное…

Но, вспомнив о России, он тут же с неудовольствием подумал о том, что родная Рига, при всем его к ней уважении, все-таки провинция, никуда от этого не уйдешь. И отношение к «Отелло» в его интерпретации наверняка будет неоднозначным, скорее, с уклоном в негатив. А вот в Москве спектакль, определенно, прогремит. Москва сегодня, как ни одна другая столица мира, обожает эксперимент. Москва, увы, а не Рига, делает и погоду, и громкое имя истинному творцу. Впрочем, пусть это его личная точка зрения, но тогда почему же, скажите, именно его постоянно приглашают в Россию? Вот и начать разговор с ними, — он взглянул на девушку, уставившуюся на него с откровенным ожиданием, — с этой темы… Которая обязательно потребует серьезного и… фундаментального продолжения, но — в более непринужденных условиях… Отличная идея! А неудача? Так после нее даже и случайная удача бывает слаще!..

Все оказалось проще простого, и первое впечатление было самым верным: конечно, охотницы, но не из тех, кого называют путанами, не профессионалки, а талантливые любительницы. Ну, очень талантливые. И это облегчило контакт при знакомстве, они сразу же предложили своему любимому, как немедленно выяснилось, режиссеру и артисту, не терять времени в кафе, а поговорить о театральном искусстве, в любой другой обстановке, лучше — домашней. И даже охотно приняли на себя организацию спонтанно возникшей вечеринки — при его, естественно, финансовом обеспечении, на что он пошел с открытой душой и привычной для него щедростью. Со своими восторженными поклонницами подлинная творческая личность не имеет морального права на скряжничество. Скупость во всех ее проявлениях обычно унижает нарождающуюся страсть. А вот отсутствие скупости — определенно стимулирует. Это — не откровение, а привычная практика каждого, уважающего себя художника…

До фундаментальных бесед дело так и не дошло, потому что страстные поклонницы таланта Петера, и вместе, и порознь, поспешили растворить черный осадок «творческой» неудачи, осевший в его душе, и окончательно очистили ее от лишнего шлака ненужных переживаний.

Все-таки истинное мастерство вдохновляет. И Петер в какой-то момент, убедившись, что даже при своих блистательных данных, что и было с огромным удивлением и пиететом отмечено обеими гостьями, не смог в полной мере раскрыть перед требовательными поклонницами все грани своего таланта, и подумал о товарищеской взаимопомощи. Ну, кто же стал бы возражать, если бы вечеринка приобретала все более живые черты изумительных оргий эпохи блистательного Возрождения? Он успел-таки поделиться с жадными до знаний поклонницами некоторыми соображениями, относительно ближайшей постановки «Отелло». Их, конечно же сильно впечатлили и сам дух, и отдельные сцены из будущего спектакля, на который они тут же получили личное приглашение охмелевшего от похвал «творца». И потому они высказали немедленное согласие с его предложением придать некоторое разнообразие их совместному «творческому действу».

Несмотря на поздний час, — а девушки и не собирались торопиться, что вполне устраивало хозяина, — Петер позвонил своему приятелю, театральному художнику, вместе с ним работающему над оформлением спектакля. Бруно был почти, можно сказать, его доверенным лицом. И не то что поклонником его таланта, а просто близким товарищем, от которого Петер почти ничего не скрывал. Зная его авантюрный характер и будучи уверенным, что неожиданное «ночное» приключение будет принято с восторгом, он позвонил. И не ошибся. Бруно тоже понимал толк в женщинах и, примчавшись, с места в карьер, доказал это им обеим, таким образом далеко не в первый раз «породнившись» с товарищем.

А немного позже Петер вдруг сообразил, что идея с приглашением Бруно навеяна им самим Господом. Ведь лучшей кандидатуры для исполнения своей задачи он не мог бы найти. Именно Бруно, с его абсолютной преданностью и доверием к нему, способен был провести в жизнь ту самую идею, от которой его так настойчиво отговаривала Инга. Он как-то отстраненно подумал, что, несмотря ни на какие «осадки» в душе, все же в ее мыслях было нечто такое, на что следовало бы обратить внимание. Она ж исключительно из любви к нему говорила, и в этом-то он все-таки не сомневался. А собственная злость тут не советчик.

«Интересное дело, — думал он, с ленивым любопытством сытого барса поглядывая на потягивающихся в усталой истоме девушек, готовых по первому зову немедленно продолжить бурные попеременные скачки со многими препятствиями. — Хороши самочки, ничего не скажешь, великолепно молоды и, что характерно, совсем не щепетильны в выборе способов наслаждения. Вот оно — наше новое поколение! Полное раскрепощение! Абсолютная свобода духа! И тела, между прочим, — тоже… А какая техника! Они и есть мои главные зрители, они все сами поймут, без чьей-то подсказки, и разберутся получше иного искушенного критика…»

А вот, например, Инге предложить проделать то, что для этих девчонок — норма и откровенное удовольствие, даже и язык как-то не повернется. И, конечно, именно поэтому для нее «Отелло» — всего лишь спорный и скандальный спектакль. Оттого и думает она не о будущем произведении и его создателе, а, в первую очередь, о себе и своем будущем. О семье, о браке, — это естественно. И ее, в общем-то, не стоит казнить за такое непонимание. Но как постоянная любовница, она, разумеется, превосходна. Так и не следует грузить ее проблемами, надо оставить ей то, в чем она действительно совершенна, и всячески поддерживать в ней эту уверенность. И обещать, обещать, не стесняясь, если что-то не получится. Больше искренних интонаций! От этого еще никто не умирал…