До победного дня - Vladarg Delsat

сентября[3], — невпопад ответил ее муж. — В этот день все и началось… Давай, только просто положим перед ней, если она захочет…

— Хорошо, — кивнула женщина. — Давай.

Увидев, что лежит на тарелке, Марта даже не могла заплакать. Дрожащими, буквально ходившими ходуном руками, она намазывала желтое крестьянское масло на хлеб, чтобы потом посыпать его сахаром, но есть не стала. Девушка аккуратно положила хлеб на тарелку, а затем упала лицом на сложенные руки. Если бы она могла, то, наверно, заплакала бы.

— Это младшим, — тихо проговорила Марта, уже совсем принявшая себя Надей. И фрау Кох заплакала от этих слов, сказанных голосом, лишенных всех эмоций.

— Поешь, Наденька, — произнес герр Кох, успокаивая жену. — Ты найдешь своих младших, обязательно.

— Спасибо, папа, — то, как девушка произнесла это слово… Да эмоций в голосе ее не было, но по ощущениям, она вложила в одно-единственное слово столько…

Эта ночь оказалась самой страшной. Надя просто не смогла подняться, а потом перед ней появилась мама из Ленинграда. Это означало, что младшие отныне остались одни. Осознавать это было очень больно. Но Зинаида не просто так пришла в сон к той, чья душа стала душой дочери.

— Надюша, — ласково произнесла женщина. — Ты умерла и ушла в другой мир, но Гриша с Машенькой тоже тут, их снарядом убило.

— Как мне найти их, мама? — спросила девушка. — Если они услышат немецкую речь…

— Да, доченька… Они тут, — повторила Зинаида. — Просто смотри получше по сторонам и тогда ты их узнаешь.

— Я найду, мама! — поклялась Надя.

Наутро девушка принялась носиться, собирая теплые вещи, упросив отца купить много хлеба, как марта сказала — для «младших». Она целеустремленно собирала детские вещи, думая лишь о том, как тяжело будет ее «младшим» среди тех, кто говорит по-немецки.

А фрау Кох, в слезах дочитав воспоминания просто принесла дочери метроном. Обычный метроном был девушкой бережно уложен в ее вещи. Ведь без метронома было тревожно и ей самой, а каково будет Грише и Маше?

С этими мыслями Марта… или Надя? Девушка простилась с родителями так, как будто на фронт уезжала, не надеясь застать их живыми, и влезла в знакомый двухэтажный вагон. До Женевы от дома было часа два езды, а там до школы ходил автобус.

Усевшись в кресло сидячего купе, Марта гладила упакованный «кирпич» хлеба. Она опасалась класть его к вещам — ведь могут украсть! Это же хлеб! Сны ее за лето изменили очень сильно, хотя она и сама не заметила, как именно это произошло. Но разве в этом было дело? Девушка почему-то была уверена, что найдет младших в школе или в самой Женеве, при этом мотива своей уверенности не понимала.

Поезд дал гудок, двинувшись в сторону Женевы, а Марте вдруг стало холодно. Возможно, в этом был виноват сам поезд, полный сытых людей, возможно, что-то отозвалось в памяти. Девушка не увидела зениток, отчего ей просто стало страшно, ведь, если налетят, то они совершенно беззащитны. Достав из чемодана зимнюю куртку, Марта натянула ее на себя, стараясь согреться, но холод был где-то внутри.

Казалось, сейчас заунывно и протяжно завоет сирена, или побежит, застрекочет метроном, но было тихо, даже слишком тихо, ведь звуки поезда ею не воспринимались… По коридору ходили незнакомые люди, но молчал метроном, вызывая этим самым молчанием тревогу. И будто наяву девушка услышала то усталый, а то злой голос Ольги Берггольц, что поддерживала их рупором Ленинградского радио… «Но мы в конце тернистого пути и знаем — близок день освобожденья…»[4]

Думая о том, что ей предстоит в школе Марта, уже полностью ставшая Надей, понимала, что будет сложно, очень сложно. Не видевшие ни бомб, ни войны, ни Блокады люди — о чем с ними говорить? О платьях и побрякушках, когда наивысшая ценность — хлеб? Девушка не была уверена, что сможет, поэтому год обещал быть очень непростым. Потянувшись к карману, Надя достала маленький кубик хлеба, засовывая его в рот и закрывая глаза.

[1] Перекличка заключенных (лаг. сленг)

[2] Домовые в немецком фольклоре

[3] В этот день замкнулось кольцо вокруг Ленинграда

[4] Ольга Берггольц «Февральский дневник»

Глава 11

Всю ночь Грише и Маше снилась мама. Мама Зина, показавшая им в далеком году, какой должна быть настоящая мать, сидела со своими детьми, уговаривая немного потерпеть. Она рассказывала о том, что Наденька обязательно найдется и они опять будут вместе, как когда-то в сорок втором.

— Мама, а почему ты так похожа на Ягу? — спросила Маша, легендарной нечисти не очень-то и поверившая.

— Она моя… хм… — Зинаида задумалась, думая о том, как объяснить семейные легенды. — Она моя родственница. Потому и похожи мы…

— Метроном молчит, так страшно, мама, — признался Гриша. — За Машку страшно вдвойне, а ну как заболеет.

— Эх деточки мои, когда уж для вас война-то закончится, — вздохнула мама, покачивая своих детей натруженными, знакомыми руками. — Вы, главное, не отвергайте людей сгоряча, хорошо?

— Хорошо, мамочка, — голосом послушной девочки отозвалась Маша, хихикнув в конце.

Почему-то во сне эмоции и чувства у них были, но стоило только проснуться, и мягкая подушка вновь укрывала обоих с головой. В школе их никто не трогал, не врывался в теплую, Маша очень хорошо чувствовала — комната теплая, хотя по-прежнему боялась удара обжигающего холода утром, а Гриша проверял ее всю ночь — жива ли, дышит ли…

Кто-то каждое утро оставлял для них двоих на столе великую ценность — кусочек хлеба. Самое большое для обоих сокровище. Кто это делает, дети не знали, принимая эту помощь так, как в далеком году Ленинград принимал помощь своих друзей — всей страны.

— Их множество — друзей моих, друзей родного Ленинграда. О, мы задохлись бы без них в мучительном кольце блокады…[1] — продекламировал Гриша, будто вторя интонациям спасавшего их ежедневно от страха Ленинградского радио. — Вставай родная, на завтрак пора.

— Да, я сейчас… — привычно протерла глаза Маша, но мальчик не позволил ей выскочить из комнаты, одевшись. Он взял свою девочку за руку, отведя к раковине.

— Может, не надо? — испуганно спросила Маша, уже ожидая ледяной воды, но Гриша отрегулировал воду и, сложив ладонь жменью, как-то очень ласково умыл свою самую родную на свете девочку.

— Теплая… — прошептала Маша, будто не веря тому, что произошло. — Гриша! Вода теплая! Настоящая теплая вода! Помнишь, Надя рассказывала, что до войны…

— Помню, милая, — развернув девочку к себе, Гриша внимательно вгляделся той в глаза. — Пойдем…

Даже зная, где находится столовая, Маша все равно с трудом держала себя в