Притяжения - Дидье ван Ковелер

И тут он потерял самообладание. Этот голос, этот трепет, эти глаза: «Мой портрет…» Она такая же, как все.

— Подумаешь, дело какое! Могу другой написать! Это всего лишь краски и концентрация, рефлексы, техника! Больше ничего! Вы все одержимы собой, своим образом, а я… Я! Я тоже существую! Существую!

— Вы так думаете?

Он уставился на нее, с трудом переводя дыхание, сбитый с толку ее спокойствием и безмятежной улыбкой. Она нажала кнопку на своем телефоне и вызвала секретаря, чтобы он запротоколировал показания подследственного.

* * *

На втором этаже особняка Друо торги застопорились. Выставлялась работа Жефа Элиаса первого периода — натюрморт на ржавом железе. Оценщик сказал свое слово и повернулся к представителю Национальных музеев, но тот не воспользовался преимущественным правом покупки. Цены на следующие две картины тоже не превысили объявленных. У торговцев вытягивались лица. Все читали заголовок на первой полосе «Фигаро»: «Следователь Керн закрывает дело за отсутствием состава преступления. Художник, с целью провокации признавший себя виновным в убийстве своих моделей, теперь, вероятно, будет привлечен к ответственности за оскорбление должностного лица».

Когда торги закончились, Шарли подошла к Эмманюэлю де Ламолю, который топтался в заторе у выхода и тихонько говорил одной из участниц:

— Езжай в галерею и договорись с Токио, пока там не узнали… Завтра это не будет стоить ломаного гроша.

— Добрый день, — поздоровалась Шарли. — Это вы написали книжку про Микеланджело?

Критик обернулся, удивленно поднял брови. Шарли поспешила польстить ему, сказав, что он выглядит моложе, чем на фото в книге. После этого она спросила о двух подмастерьях из Сикстинской капеллы: есть ли доказательства их смерти?

Он поколебался: с одной стороны, его одолевали заботы, ждали неотложные дела, с другой — молодая поклонница, проявившая к нему интерес, была очень недурна.

— Я же поставил кавычки, мадемуазель, — ответил он с самодовольным видом, прикидывая размер ее груди под курточкой.

— Кавычки?

— Это просто «утка»; Беттини, конкурент Микеланджело, пытался таким образом ему подгадить. Двум подмастерьям заплатили, чтобы они исчезли, только и всего.

— Вы уверены?

— А вы пишете диплом по истории искусства? В таком случае я не уверен, что вы выбрали лучший аспект, — добавил критик, сокрушенно улыбнувшись. — Поверьте, паранормальным явлениям в живописи делать нечего.

И он хотел было попросить у нее номер телефона, но не успел: Шарли уже скрылась в толпе.

* * *

Дельфина сидела за письменным столом и слушала, как Пьер, расхаживая по кабинету, читает «Монд»:

— «…Сегодня в Палате на вопрос о превышении полномочий следователями прокуратуры, которым позволено без доказательств и объяснений освободить подследственного от уголовной ответственности, министр юстиции ответил: в ближайшее время реформа заново определит понятие тайны следствия по отношению к прессе». Браво!

— В первый раз, что ли? — флегматично отозвалась она, набирая на своем мобильнике смс-сообщение. — Реформа, которую двадцать лет обещают, — это уже не реформа, а рефрен.

— Но ты-то, что ж ты за дура такая, все испортила! Журналисты, сколько их ни есть, были у твоих ног, ты могла тянуть следствие еще не один месяц, представь: картины растут в цене от каждой ненароком выданной тобой крупицы информации, ты — королева СМИ, тебя назначают прокурором меньше, чем через…

— А мое личное убеждение, как с ним быть?

— Всем на него наплевать, дурочка ты моя! Можно подержать невиновного в предварилке — никто тебе слова не скажет. А вот отпустить на свободу убийцу, да если он снова примется за свое, — сама знаешь, что тебе тогда грозит.

— Прошу тебя, уйди из моего кабинета, Пьер. Прошу тебя, уйди из моей жизни и закрой дверь.

— Уйду, не беспокойся: скоро ты останешься совсем одна. Ты сломала свою карьеру, погубила артиста, настроила против себя министерство, прессу и общественное мнение. Все друзья уже забыли номер твоего телефона, вот увидишь.

Вместо ответа Дельфина указала ему на дверь, которой он не потрудился даже хлопнуть. Она отправила сообщение, ожидая ответа, встала, чтобы проветрить кабинет. Небо хмурилось, душная жара придавила город, появилась надежда на грозу.

* * *

В свете молний Люсьен Сюдр сдирал все статьи о Жефе, которыми были оклеены стены его клетушки. Давясь слезами, он нащупал свой литр белого, выпил из горлышка, швырнул бутылку об пол, перемешав осколки с газетными вырезками, сорвал висевшее над кроватью распятие и раздавил его ногой.

Жеф услышал, как повернулся ключ в замке, скрипнула, открываясь, дверь, подправил тень кончиком кисти и поднял глаза. В дверном проеме возник силуэт сторожа.

— Завтра вы уходите, — забормотал он, покачнувшись. — Не может быть, это правда? Вы не дьявол, вы не ангел… Вы никто. А дом снесут.

— Ваша картина готова, — сказал Жеф, не двигаясь с места.

Люсьен Сюдр медленно подошел ближе, заплетая ногами и языком:

— Как же вы мне подгадили… Я так хотел верить… Хотел, чтобы произошло наконец в моей жизни что-то… что-то чудесное…

И тут он вздрогнул, увидев последнее творение Жефа.

— Но… вы же должны были написать меня, — еле выговорил он.

— Так будет лучше.

Сторож посмотрел на него с немым вопросом в глазах. Художник серьезно кивнул. Люсьен отвел взгляд, шагнул было к двери.

— Пожалуйста, — остановил его Жеф.

В последний раз сторож всмотрелся в лицо на железной пластине. И сделал то, о чем просил художник.

* * *

Дельфина, сливая макароны в дуршлаг, обернулась на грохот: это Шарли уронила блюдо.

— Что с тобой? — встревожилась она. — У тебя видение?

— Да нет, руки в масле.

— Извини.

— Завязываем с покойниками: я в отпуске.

Они улыбнулись друг другу. Шарли пошла к шкафчику за другим блюдом.

— Ну, и что же это за домик в деревне? Родовое гнездо?

— Нет, — покачала головой Дельфина, опорожняя дуршлаг в салатницу. — Это я позволила себе прихоть, десять лет назад, в Веркоре. Четыре каменные стены сухой кладки и крыша, протекающая. Без электричества, без газа, без воды.

— Источник я не найду, и не рассчитывай. Я выбросила маятник.

— Там есть река, — успокоила ее Дельфина, натирая сыр.

— И рыбу я не люблю.

— Значит, будем ловить рыбаков.

Шарли собрала осколки и выбросила их в мусорное ведро. Ей опять взгрустнулось. Взгляд упал на «Притяжение» — она нашла картину сегодня утром у своей двери с запиской от Максима, приклеенной скотчем к краю железного листа: «Никому на фиг не нужно это дерьмо. А я вдобавок об него порезался, придется делать прививку, только столбняка мне не хватало». Краски Сесиль Мазено казались потускневшими, ржавчины как будто стало больше. Вчерашний дождь — или начало забвения.