Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях - Валентина Парсаданова

Война уже стояла на пороге. Сталин не собирался выбивать стартовый пистолет из рук Гитлера, хотя явно имел такую возможность. Но его планы были другими.

Обрисовывая 19 августа на Политбюро перспективы «большой войны», максимально длительного противостояния рейха и англофранцузского блока «в целях изнурения двух сторон», он апеллировал к традиционной программе революционного преобразования мира и к использованию «широкого поля деятельности для развития мировой революции» в военных условиях, поскольку коммунисты мира не были столь сильными, чтобы захватить власть{47}. Казалось, по сталинской логике, «до мировой революции снова рукой подать!»{48} Но Сталин повел страну не транзитом через войну к революции, что обещал международному коммунистическому движению, но путем сговора, возврата к имперскому дележу Польши, повторного передела мира по схеме прежних феодальных разделов и тоталитарно-автократических решений.

Это не могло не нанести тяжелый удар по всему коммунистическому движению, не внести сумятицу в установки Коминтерна, пытавшегося продолжать ориентироваться на советскую политику.

Компартии выступали за решительное противодействие фашистским агрессорам и их пособникам, в защиту Польши как жертвы германского нападения. Центральный орган компартии Голландии «Фольксдагблад» 22 августа высказывал уверенность, что пакт будет ударом по поджигателям войны, свидетельством временного отказа Германии от войны, центральный орган швейцарской компартии «Фрейхейт» — что он «не помешает Советскому Союзу выполнить свои обязанности союзника по отношению к народам, подвергшимся нападению», а советское правительство сорвало-де Мюнхен для Польши. ЦК КП Великобритании указывал: «Опасность для независимости Польши вытекает из политики Чемберлена, которая всегда заключалась в том, чтобы оказывать на Польшу давление и заставить ее сторговаться с Гитлером о Данциге». Предотвращение агрессии он видел в немедленном заключении своим правительством договора с СССР и переговорах с ним польского правительства. Секретарь ЦК КП США 23 августа настаивал на том, что Гитлер в отношении Польши должен быть поставлен перед «фактом невозможности нападения»{49}.

На заседании Секретариата ИККИ 22 августа рассматривался политически заостренный вопрос «Об антисоветской кампании по поводу переговоров между СССР и Германией». Традиционно решение руководства Коминтерна нацеливало партии на продолжение борьбы против агрессоров, особенно гитлеровского фашизма. Готовность СССР заключить с Германией пакт расценивалась как помощь малым странам и действие в защиту всеобщего мира, не исключающее «возможности и необходимости соглашения между Великобританией, Францией и СССР для совместного отпора агрессорам», чему явно противоречило конъюнктурное осуждение Польши (и тех же западных держав), которая «под влиянием» английского и французского правительств «отклонила возможную эффективную помощь СССР»{50}.

С усилением изменения прежних оценок увеличивался сумбур в идеологических установках Коминтерна, уменьшалась его способность идейно противостоять гитлеровской агрессии. Верифицировать этот курс было очень трудно, поскольку правда о сталинской внешней политике и ее деформациях была глубоко скрыта в тайниках власти.

Но даже то, что оказалось на поверхности, нанесло по СССР, его престижу и по перспективам одоления гитлеровского фашизма удар огромной силы, дезорганизовало силы прогресса.

Кстати, и нацистские внешнеполитические теоретики весьма критично оценивали решение Гитлера поделиться частью польской территории со Сталиным, считая ее хорошим плацдармом для нападения на СССР. Но Гитлер был более дальновидным стратегом, да и Сталин не создал на новой пограничной линии СССР должных препятствий для реализации военных планов фюрера, почти два года осваивая гарантированные нацистской Германией территории.

Подписанный под неустанным давлением Гитлера в ночь с 23 на 24 августа 1939 г. Договор о ненападении между Германией и Советским Союзом содержал в своих семи статьях довольно типичный набор юридических формулировок, уравнивающих основные обязательства сторон, которые должны были воздерживаться от всякого насилия, агрессивных действий и нападения в отношении друг друга как отдельно, так и совместно с другими державами. В случае, если одна из договаривающихся сторон окажется объектом военных действий со стороны третьей державы, другая не будет ни в какой форме поддерживать эту державу. Статья же о денонсировании договора в случае агрессии одной из сторон отсутствовала.

Правительства СССР и Германии договорились оставаться в будущем в контакте друг с другом для консультаций, информирования друг друга в вопросах, затрагивающих их общие интересы, и не участвовать в какой-либо группировке держав, которая прямо или косвенно была бы направлена против другой стороны. В случае возникновения споров и конфликтов следовало разрешать их исключительно мирным путем в порядке дружественного обмена мнениями или (в нужных случаях) с помощью создания комиссий по урегулированию конфликта. Договор заключался сроком на десять лет и вступал в силу немедленно после его подписания{51}. Во всех своих элементах это был рекорд сталинского высшего политического пилотажа, который обернулся крупным стратегическим просчетом{52}.

Многоактное монтирование Сталиным советско-германской договорной системы, начиная с первого политико-правового акта, договора от 23 августа 1939 г., сопровождалось многими уловками, призванными закамуфлировать наступивший сговор. Так, Молотов 23 августа конфиденциально сообщил французскому послу, а его заместитель Лозовский 26 августа — китайскому послу, что советское правительство по-прежнему готово продолжать переговоры с Англией и Францией о заключении договора о взаимопомощи. Эта версия прочно закрепилась в советской пропаганде, а затем историографии, а между тем данное утверждение находится в полном противоречии с обязательствами, взятыми на себя СССР согласно статьям I, II и IV пакта: они практически целиком исключали договор о взаимопомощи с Англией и Францией{53}.

С.А. Лозовский 26 августа подтвердил, что договор о ненападении с Польшей якобы остается в силе, а К.Е. Ворошилов 27 августа в интервью газете «Известия» заметил, что «помощь сырьем и военными материалами является делом торговли, и для того, чтобы давать Польше сырье и военные материалы, вовсе не требуется заключения пакта взаимопомощи и тем более военной конвенции»{54}. Между тем оба заявления носили сугубо отвлекающий характер, фактически служили дезинформации, некоему успокоению общественного мнения.