Учитель - Филип Жисе

вверх, — очень хорошо начинаешь понимать, что ценно в нашей жизни, а что всего лишь мусор. И сейчас я понимаю, что самое ценное в нашей жизни — это сама жизнь, не машины, не квартиры, яхты или работа. Нет, это все второстепенное, а часто и ненужное. Самое главное — жизнь, но не просто жизнь, а та, которая соответствует желаниям твоего сердца.

— И какие же желания у твоего сердца, Сашенька? — Надежда Васильевна подняла покрасневшие глаза на мужа.

— Впервые в жизни я очень хорошо знаю, что хочу. Например, сделать то, что всегда хотел — написать какую-то мудрую книгу, книгу, которая, хотелось бы, стала полезной для других.

— Ну, пиши, что я могу тебе еще сказать. Если чувствуешь, что можешь, то пиши, — Надежда Васильевна вытерла краешком фартуха уголки глаз, — да только лечиться тоже надо.

— Опять ты за свое, — вздохнул Александр Петрович. — Даже перед смертью не могу сделать так… так, как чувствую будет лучше.

— Да кто ж тебе запрещает? — слезы снова полились из глаз Надежды Васильевны. — Я ж не враг тебе. Как лучше хочу.

— Лучше меня никто не знает, что лучше для меня. Ну, засиделся я тут с вами, а мне писать надо, — Александр Петрович поднялся с кресла и двинулся к выходу из зала. — У меня теперь каждая секунда на счету. Спасибо, что уделили мне время.

— Видишь какой упрямый, — Надежда Васильевна повернулась к сыну, когда муж ушел в спальню. — У него рак, это же подумать только, не какая-то там простуда, а он черт знает что вбил себе в голову и не достучишься.

— А может не надо стучать, мам? — Сашка упер локти в бедра и положил на руки голову. — Ему же не пять лет, голова на плечах есть, знает, что делает.

— Я вот уже сомневаюсь есть ли у него голова на плечах. С ума что ли сошел? Даже не знаю, что делать с ним. Хоть бери и насильно в больницу волоки.

— Не надо никого никуда тащить насильно. Дай ему время обдумать все. Ему сейчас тоже не сладко. На вид он ничего, держится, но кто знает, что у него внутри творится. Ты права, рак — это не простуда, представь, как ему знать, что у него такая болезнь. В любом случае это его жизнь и ему решать, как с ней поступать.

— Ой, Сашка, Сашка, — вздохнула Надежда Васильевна, вставая с дивана. — Мне от этого нисколько не легче. Идем Шарик, — Надежда Васильевна повернулась к собаке, выглядывавшей из-под журнального столика. — Идем, покормлю тебя.

Надежда Васильевна направилась на кухню, а за ней, виляя хвостом, побежал Шарик.

Глава 7

В неизвестность

Следующим утром Александр Петрович проснулся не в духе. Всю ночь ему снились кошмары. Проснувшись, он долгое время лежал и смотрел в потолок. Лежа в тепле и уюте собственной квартиры, он уже не думал, что идти учить неблагодарных соотечественников, которых мало что интересует кроме еды, денег и секса, — это такая уж хорошая затея. Страх и сомнения снова овладели им. И чем больше он думал о своей безумной затее, тем больший страх овладевал им. К тому же, живот снова разболелся. Может, и правда, стоит рискнуть, лечь в больницу, продолжать писать книгу, а учить других пусть кто-то другой возьмется? Он простой человек, работяга, кто такого послушает? Был бы он каким-то известным ученым, философом или другой известной личностью, тогда может кто-то его бы и послушался, а так, с его тремя годами ПТУ и жизненным опытом простого человека, который никогда звезд с неба не хватал, таких не слушают, таких даже не замечают.

Александр Петрович закрыл глаза и натянул одеяло на голову. Как хорошо все же дома, тепло, уютно.

— Куда же ты пойдешь, дурья твоя голова? — пробормотал старик. — Как ты будешь жить, что кушать, где спать, да и как ты собрался учить, выйдешь на Майдан, станешь под аркой свободы и будешь разглагольствовать о жизни? Да первый же встречный позвонит в психушку, приедут, рубашку оденут и заберут туда, где мне будет и самое место, среди других сумасшедших, всяких пророков, наполеонов и волшебников. Нельзя так, нельзя. Сиди себе дома, лечись, пиши книгу, хотя кто ее читать-то будет? Ее для начала издать надо, а за какие деньги я ее издам? За пенсию в тысяча четыреста гривен? Не дури, Сашка. Сиди себе дома, в тепле и уюте и… и… и доживай свой век.

На глаза старика набежали слезы.

— А ведь и в самом деле, такая жизнь — это всего лишь доживание. Сидишь и ждешь, когда старуха с косой придет за тобой. Не так ли я и жил всю жизнь? Всегда чего-то ждал. И вот дождался, — Александр Петрович вытер, выступившие на глазах слезы. — Вот так наверняка нельзя. Нельзя так жить. Если я так проживу и остаток своей жизни, тогда… тогда лучше сейчас умереть. Не жизнь это. Не жизнь!

Александр Петрович почувствовал, как кольнуло сердце в груди.

— Я так не могу, — всхлипнул старик. — Теперь так не могу. Я не хочу лежать в тепле и уюте и ждать, когда старуха с косой придет за мной. Я должен что-то делать. Я же не тепличное растение, хотя всю жизнь таким был, я… я человек, может и не лучший представитель человеческого рода, но все же человек. У меня есть сердце, а оно хочет движений, оно хочет стремиться, хочет достигать, хочет преодолевать трудности, хочет жить, в конце концов. Я не знаю, что буду кушать, не знаю, где буду ночевать, но знаю, что остаток своей жизни хочу прожить не так, как жил всегда. Пусть это будет безумием, пусть меня считают сумасшедшим, но иначе не могу. Я чувствую, что именно так и должен поступить. Должен! Несмотря на страхи, несмотря на сомнения, несмотря на непонимание со стороны других. Моя жизнь не вечна. Фитилек моей свечи жизни почти догорел. Маленькое дыхание смерти и он потухнет навсегда. Я не могу просто сидеть и ждать, когда это произойдет. Я должен действовать. Прямо сейчас. Сию минуту.

Александр Петрович отбросил одеяло в сторону и свесил ноги с кровати.

— К черту старость, к черту боль в суставах, к черту болезни. Я должен действовать. Я не могу себе позволить тратить время впустую. Только не сейчас. У меня его и так немного осталось.

Что-то мокрое и холодное коснулось его пятки.