Секреты обманчивых чудес. Беседы о литературе - Меир Шалев

Грек Зорба у Казандзакиса тоже говорит об изъяне в красоте. Родинки у женщины, провозглашает он, сводят его с ума. «Кожа такая гладкая-гладкая и вдруг — на тебе: вот такое черное пятнышко», — говорит он с волнением. И вот ведь: именно это пятнышко, которое есть не что иное, как несовершенство кожи, называется на иврите «некудат хен», то есть «прелестная точечка».

А в рассказе Уильяма Сарояна «Тигр Томаса Трейси» есть место, где красивая девушка отмежевывается от собственной красоты. Когда Томас Трейси говорит ей: «Вы… самая прекрасная девушка на свете», — она отвечает: «Вот уж нет… Это так самонадеянно — быть прекрасной. Это просто дурной вкус. И это вызывает жалость».

Эта последняя фраза уже в какой-то мере приближается к самому парадоксальному литературному взгляду на красоту, а именно — к того рода произведениям, которые утверждают, что красота вообще вещь плохая и вредная, потому что она опасна, чревата бедой и подобна радиоактивному излучению, не только из-за своего сияния, но также из-за своего влияния.

В литературе такого рода красивая женщина — это почти всегда бомба замедленного действия, и почти всегда она будет сеять вокруг себя смерть и беду. Но об этом мы тоже поговорим в дальнейшем.

В любом случае ни остроумные и отточенные насмешки Гумберта Гумберта, какими бы выразительными и забавными они ни были, ни угрюмые нравоучения «Притчей», ни глубокомысленные замечания Томаса Манна не могут принизить женскую красоту. Даже если красота действует на разных людей no-разному в зависимости от их воспитания, жизненного опыта и врожденных склонностей, она тем не менее оказывает свое действие на всех.

Иногда я вижу красивую женщину идущую по улице, и думаю, что выражение: «Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя»[50], — которое в «Псалмах» относится к мужчине, надо бы по чести отнести к женщине. Красивая женщина проходит по улице, как острое лезвие. Она оставляет за собой в воздухе невидимую борозду, разрез, который не срастается, и эта царапина смятения нелегко заживает. Люди с острым зрением могут видеть ее еще часами после того, как сама красивая женщина уже исчезла.

Не ошибитесь, пожалуйста, в отношении меня — или себя: это ощущение как раз не связано с любовным волнением или желанием. Это восхищение, это ликование, это счастье, которое мы ощущаем при виде красоты, которую Бог преднамеренно или по случаю подарил именно этой женщине, а нам даровал случай увидеть ее.

Кстати, те физические отклики нашего тела, которые вызывает красота, тоже не обязательно совпадают с банальными внешними симптомами любовного желания или возбуждения. От красоты порой пересыхает горло, порой появляется оскорбительная слабость в коленях, а бывает и так, что острая боль разрезает висок.

Я думаю, что эти субъективные и, на мой взгляд, довольно смущающие описания убедительней тысячи очевидцев свидетельствуют о том, что красота не имеет однозначного (а уж тем более «истинного») эмпирического определения. Все, кто пытается говорить о красоте и прославлять ее, немедленно сталкиваются с трудностями определения и формулировки (политическая корректность, к моему сожалению, проникла и сюда). «Красота — это магическое воздействие на чувства, всегда наполовину иллюзорное, очень ненадежное и зыбкое именно в своей действенности», — сетует Томас Манн. (Забавно видеть, как он, утверждавший, что красота скучна, не перестает говорить о ней и писать о ней.)

Когда красота появляется в реальности, каждый из нас судит и оценивает ее по своему разумению, тянется к ней или пугается и хочет отстраниться. Но когда красивая женщина обитает в книге, мы зависим от решения писателя или рассказчика. Мы уже упоминали раньше враждебность «Притчей Соломоновых» к женской красоте, но поскольку Библия, к нашему счастью, написана многими авторами, то назидательные наклонности и посредственный интеллект автора «Притчей» не характерен для всей Библии в целом. И потому определение: «Миловидность обманчива и красота суетна» — остается на уровне вполне пренебрежимого частного мнения или даже того меньше. И вот подтверждение тому: едва на горизонте появляется красивая женщина, Библия с радостью возвещает об этом своих читателей.

Кто же они, эти красивые женщины в Библии? Вот их — полный, на мой взгляд, — список: праматерь Сарра, праматерь Ревекка, праматерь Рахиль, Авигея — жена Навала Кармиэльского из рассказа о царе Давиде (кстати, единственная, о которой сказано, что она и красива, и умна[51]), Вирсавия (Батшева), жена Урии Хеттеянина из того же рассказа, Фамарь, сестра Авессалома, Давидова сына, и Фамарь, дочь этого Авессалома, Ависага Сунамитянка, наложница престарелого Давида, Суламифь из «Песни Песней», царица Есфирь и царица Астинь (Вашти) из «Книги Есфири», а также три дочери Иова — Емима, Кассия и Керенгаппух[52]— те самые, что родились у него после гибели всех прежних детей.

Четырнадцать красивых женщин — и ни одна из них не описана. Мы ничего не знаем о линиях их фигуры, о цвете их волос, о глубине их пупков, о расстоянии между глазами и о ширине их плеч. В сущности, единственная красивая женщина, которую Библия хоть в какой-то мере описывает, — это Суламифь из «Песни Песней». Но если мы взыскательно перечитаем это описание, то немедленно обнаружим, что в нем нет ничего конкретного — один лишь ряд туманных, а порой и весьма странных сравнений, из которого не вырисовывается образ какой-либо конкретной женщины: «волосы твои, как стадо коз, сходящих с горы Галаадской» (4, 1), «чрево твое — ворох пшеницы» (7, 3). Все это написано довольно поэтично и вызывает безотчетную симпатию, но не дает никакой возможности воочию увидеть эту женщину. И даже такой красивый образ, как «два сосца твои, как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями» (4, 5), говорят лишь о свежести, прелести и симметрии — и не более того. А уж «нос твой — башня Ливанская» (7, 5) — нечто совершенно невнятное.

Нет сомнения, что Суламифь была очень красивой женщиной, иначе она не подвигла бы поэта на столь восхищенные сравнения. Но тем не менее мы ее не видим. Для этого нужно воображение, а воображение, подобно красоте, присуще разным людям в разной мере.

В книге Томаса Харди «Вдали от обезумевшей толпы» описывается ситуация, когда человек представляет себе лицо женщины по ее голосу который слышит в темноте. Батшеба Эвердин стоит в сумерках за живой изгородью и разговаривает с другой женщиной. Она закутана в плащ, а ее лицо скрыто капюшоном. Пастух Габриэль Оук слышит ее голос и пытается угадать, как она выглядит:

Слушая этот разговор, Оук сделал было еще попытку разглядеть черты молодой девушки, его разбирало любопытство, но все его усилия были тщетны. […] …тогда он попытался представить ее себе воображением. Даже в тех случаях, когда объект наших наблюдений находится прямо перед нами, на уровне наших глаз и ничто не мешает нам его видеть, мы придаем ему те краски и те черты, какие нам самим хочется в нем видеть.