Сто чудес - Зузана Ружичкова

Мюнхенское соглашение стало ужасным ударом для папы. Он чувствовал, что его предали. И весь народ чувствовал то же самое. Без международной поддержки и среди общего смятения рушились надежды на противостояние немцам, и отец вернулся домой, в Пльзень, ожидая новых бед.

Я в том возрасте, конечно, представить не могла, что произойдет. Я недавно начала с удовольствием ходить в классическую гимназию, ведь во время болезни мне столь многого не хватало. Я посещала уроки математики, химии, физики, истории, географии и немецкого языка. Мне нравилась моя первая учительница Милала Томанкова, и я тоже нравилась ей, хотя она и жаловалась на мой «чудовищный» почерк. Из-за него мои оценки были ниже среднего балла. Позже благодаря тестам я узнала, что от природы была левшой, что сильно помогало мне в играх. Чаще у людей левая рука менее развита, чем правая, а вот у меня сопряженных с этим трудностей не было. Думаю, то, что я родилась левшой, помогло мне справиться и с баховской полифонией. Я разделяла голоса и играла каждый одной рукой отдельно от другого.

Но мое счастливое пребывание в школе омрачилось новостями в ноябре 1938 года про Хрустальную ночь, Ночь Разбитых Стекол, когда произошли нападения на сотни еврейских домов, школ и синагог по всей Германии, невинные люди погибли или угодили в концлагеря.

Я помню, как родители с очень серьезными лицами слушали по радио новости BBC, но я не очень понимала, что происходит, и не могла определить, имеет ли это какое-нибудь отношение к нам. Все прояснилось, когда немцы вошли в Прагу в марте 1939 года, распространяя волны ужаса среди населения всей страны.

Я не могу сказать, от чего испытала больший шок – от зрелища вооруженных немецких солдат, разъезжающих по улицам на танках, или от того, что родители всё скрывали от меня. С тех пор я требовала, чтобы мне говорили обо всем. Я засыпала их каждый день вопросами о нынешнем политическом положении и читала все злободневное в надежде, что не буду застигнута врасплох.

Родители прилагали разнообразные усилия, чтобы отвлечь меня от этой темы, и мама даже взяла меня в кино, на мой первый фильм, диснеевскую «Белоснежку», заворожившую меня. Мне так понравилось, что я намеревалась ходить на каждую премьеру, но нацисты распорядились по-другому. Прошло шесть лет, прежде чем мне опять удалось оказаться в кинотеатре.

Когда в Чехии вступили в силу нюрнбергские законы, накладывавшие ограничения на занятия и поведение евреев, на улицах внезапно появились плакаты. В них объявлялось, что евреи не имеют права ходить в школу, кино, покупки могут совершать только в некоторых магазинах в определенные часы, обычно тогда, когда лучшие товары уже распроданы. Всех евреев обязывали носить звезду Давида на верхней одежде. Люди стали избегать нас на улицах, поскольку опасно было даже заговорить с евреем. Нам запретили пользоваться общественным транспортом, бывать почти во всех публичных местах, на еврейских магазинах нарисовали желтые звезды, слова «Жид» и Jude.

Постепенно возникала враждебность сограждан к нам. Некоторые ученицы из моего класса и даже друзья и подруги либо были за немцев, либо отшатывались от моей шестиконечной звезды. Возможно, они просто боялись. Большинство вели себя сочувственно, но кое-кто проявлял себя с самой дурной стороны. Например, я помню Ханса Ледеча, немецкого мальчика, жившего по соседству, который иногда играл и общался с нами, хотя и был немного старше. С приходом нацистов он вступил в гитлерюгенд, нацистскую молодежную организацию, и его отношение к нам мгновенно переменилось. Он стал холоден и враждебен. Он издевался надо мной, говорил, что мне не место в Пльзене.

– Если нам не место в этой стране, то где же мы должны жить? – спросила я отца, удрученная и смущенная. – Почему ты никогда не говорил мне, что я здесь чужая или что мы принадлежим к другому народу? Что с нами будет?

Я отправилась в библиотеку читать все, что только могла найти о еврейском народе, вере, истории. Я хотела понять, в чем истоки антисемитизма, связан ли он с религией, общественной жизнью или национальными различиями. Ведь до того момента я вообще не подозревала о его существовании. Меня ужаснуло прочитанное – о целых веках травли, о погромах. И в двенадцать лет я превратилась в настоящую сионистку. Мне казалось, что из заколдованного круга был лишь один выход – создание евреями собственной страны. Я заключила из прочитанного, что мое место – в Палестине или в какой-либо еще стране из рассматриваемых как возможные территории для построения еврейского государства. Туда мы все должны были уехать.

Маму беспокоило, что мои новые мысли станут ударом для отца, с его глубокими патриотическими чувствами. Он выглядел бы смешным, когда б его дочь, дочь человека, хвалившегося перед друзьями из «Сокола» ассимилированностью своей семьи, вдруг сделалась сионисткой. Мать просила меня не читать подобных книг у него на глазах. Я открывала их, оставаясь одна в ванной. Тем не менее отец узнал, и нас потрясла его реакция.

– Если ты так серьезно относишься к этому, то тебе, я полагаю, необходимо больше информации, – сказал отец усталым голосом. – Не исключено, что я заблуждаюсь, Зузка, а ты права. Тебе надо прийти к собственным выводам.

Он всегда считался с моим мнением, и это было чудесно в нем как в отце.

Я начала почти гордиться тем, что я еврейка, узнав историю иудаизма. Я поняла, что это и моя история, и даже спорила с отцом и его друзьями. Я говорила им:

– Теперь-то вы видите, что ассимиляция не сработала! Евреев всегда преследовали, поэтому-то единственный шанс для нас – основать собственную страну.

Я не думаю, что отец переменил свои взгляды, он оставался предан Чехии до конца, однако, по-моему, он хотя бы понимал мои резоны.

Я присоединилась к молодежному сионистскому движению «Маккаби Хатзаир». Мне казалось, что оно нашло выход из хаоса. Это организованное в Чехословакии в 1929 году движение имело те же принципы, что и «Сокол», во всем, что касалось физической подготовки и спорта, но сюда добавлялось изучение иврита. Наша группа называлась «Кадима» (что на иврите означало «Вперед»), и мы собирались жить в кибуце в Земле обетованной, как только еврейское государство появится на карте.

Дагмар отказалась войти в нашу группу из десяти девочек и пяти мальчиков, и такое ее решение поразило меня, ведь я всегда думала, что мы почти близнецы. Мы не ссорились, мы просто беседовали о «Кадиме», и выяснилось, что она придерживается противоположных воззрений, воззрений ассимилированных чешских евреев. Она считала себя чешкой, думала, что нацисты угнетают всех чехов, а евреев – лишь ненамного больше, чем остальных. Сионизм – это не для нее. После многих лет близости таково было начало неизбежного расхождения между нами, как и то, что еще в школе она предпочла изучать природную медицину вместо греческого и латыни со мной.

Меня расстроило, что она не разделяет моего энтузиазма, но это не остановило меня. Я все больше сближалась с новыми друзьями, особенно с парой, принадлежавшей к «золотой молодежи», Тильдой Фишловой, которую называли Тилла, и Карелом Шляйснером. Тилла была хорошенькой блондинкой из Пльзеня, округлой, с голубыми глазами, на восемь лет старше меня. Карел приехал из Судет, он выглядел на классический еврейский лад, черноволосый, с карими глазами и с усиками – чрезвычайно красивый и приличный молодой человек. Они очень сильно любили друг друга, и я была уверена, что они поженятся и станут идеальной семьей, вероятно, уже в Палестине.