Плачь, Маргарита - Елена Съянова

Не это ли дал понять ему сейчас его предполагаемый заместитель? Проанализировав такую возможность, Адольф улыбнулся. В двадцать третьем, не имея ничего, они щедро делились друг с другом абсолютной убежденностью, что будут там, где должны быть, и получат то, что обязаны иметь. И вот теперь, когда остался лишь шаг, Рудольф засомневался? Нет.

— Нет, тут другое что-то, — сказал себе Адольф и поежился: таким неприятным показалось это предположение.

Телефон продолжал трещать. Потребовалось его вмешательство в какие-то дрязги по поводу новых назначений; звонил с жалобой Филипп Бухлер, «старый боец» и человек сдержанный, — ему фюрер не мог отказать; звонили из Лейпцига — на двадцать третье был назначен суд над тремя прекрасными парнями, лейтенантами вермахта, ловко вербовавшими в партию своих сослуживцев офицеров. Наконец, позвонил Рем и напомнил, что соратники дожидаются Гитлера в «Баварии».

Находясь в Мюнхене, они почти ежедневно встречались в этом ресторане в определенное время и за обедом решали кучу проблем.

Сегодня в меню значились реструктуризация аппарата НСДАП, создание новых отделов и, соответственно, — блюдо от шефа! — новые назначения на посты. Перед уходом фюрер позвонил Гессу, но тот сказал, что не придет, слишком много дел.

— Ты мне нужен! — сердито и вкрадчиво произнес Гитлер и в ответ услышал:

— Адольф, извини, но я больше не могу посещать наши партийные обеды. У меня все время болит желудок.

— Ну конечно! Зато я их посещать обязан! У меня ведь нет выбора! — заорал фюрер. — Я обязан жевать под болтовню и столпотворенье, потреблять сплетни вместо соуса и вилкой подписывать приказы! Очень хорошо! — И он швырнул трубку.

В «Баварию» он приехал настолько раздраженным, что полчаса никто из собравшегося там общества не смел заговорить. Все столики были заняты соратниками по партии. За большим столом в правом дальнем углу зала, который назывался столом фюрера и «круглым столом», сидело его ближайшее окруженье — Геббельс, Лей, Грегор Штрассер, Ганфштенгль и Рем (отсутствовал Геринг, уехавший в Пруссию). Здесь же маячил, то исчезая, то вновь материализуясь, Мартин Борман. За ближайшим к «круглому столу» столиком располагались Гоффман, Эссер, Бухлер, фон Ширах, Гиммлер, казначей Шварц и Дарре. Зал в напряжении дожидался первых реплик фюрера, после чего все вокруг обычно приходило в движенье и ресторанный зал превращался в своего рода канцелярию; разносящие блюда и напитки официанты то и дело сталкивались с функционерами, входящими и выходящими с бумагами в руках.

Гитлер редко молчал в стенах «Баварии»; если же такое случалось, все знали — фюрера что-то выбило из колеи. О том, что его выбило на этот раз, догадывался один Борман. Гитлер часто кричал на соратников; он мог затопать ногами, сорваться на площадную брань, но никто и никогда не слышал, чтоб он орал на Гесса. Мартин, находившийся рядом с Гессом в момент звонка фюрера на Шеллингштрассе и слышавший последнюю фразу своего шефа, понял, как отреагировал на нее Гитлер. Борман еще с Бергхофа собачьим нюхом чуял накапливающееся между ними обоими напряженье, хотя никаких видимых признаков не наблюдал.

Положив трубку, Гесс сделал глубокий вдох, затем попросил Мартина отставить все дела и поехать в «Баварию».

— Я приеду к семи, — коротко бросил он.

Теперь, наблюдая вместе со всеми за угрюмым вождем, Борман ждал его первого слова, чтобы тут же вставить свое. Так и вышло, и это вызвало очередной шквал негодования в сердцах товарищей по партии — только подумать, опять этот выскочка тут как тут и что-то шепчет в ухо мрачного Адольфа, к которому сам дьявол сейчас поостерегся бы приблизиться. А вождь ничего, даже как будто посветлел и кивает на стул рядом.

Реорганизация аппарата НСДАП, который следовало оперативно приспособить под новые нужды, состояла в четком определении функций комитетов и разграничении полномочий. В новой ситуации фюрер в очередной раз перетряхивал аппарат, вязал по рукам одних и подталкивал вперед других, идущих на смену. Так, сегодня он высказал ряд претензий к шефу оргкомитета партии Грегору Штрассеру и стимулировал Роберта Лея. Затем призвал Эрнста Рема к тесному сотрудничеству с его молодым коллегой и подчиненным Генрихом Гиммлером, причем особые инструкции в этом «альянсе» были втайне даны лишь последнему. Фюрер планировал также создание ключевой структуры — центрального политического комитета, однако вакансию пока оставил открытой. Рядом с ним на стуле ерзал Геббельс — у него участились конфликты с Розенбергом, считавшим себя главным партийным идеологом и часто внедрявшимся в текущую пропагандистскую деятельность, в которой, по мнению Йозефа, он ничего не смыслил. Однако только что вышла его книга «Миф XX века», и идеолог окончательно задрал нос. В конце этой весны они четверо — Геббельс, сам фюрер, Лей и Гесс — одновременно взялись ее прочитать, чтобы по прошествии двух недель обменяться мнениями. Так и сделали. Гитлер назвал книгу очень умной, Гесс с ним согласился; Геббельс присоединился к мнению обоих, хотя все время был так занят, что не успел ее даже раскрыть. Гесс, правда, тоже признался ему по секрету, что, добравшись до фразы о том, что «марксизм смешал идеи интернационализма, классовой борьбы, пацифизма с не имеющим ничего общего с ними принципом социализма», дальше читать не стал, потому что почувствовал, что заранее со всем согласен. Один только циник Лей сказал то, что думал: «Начал читать и бросил. Чушь собачья!»

Сейчас Йозеф втайне надеялся, что фюрер даст ему четкие полномочия, которые позволят избавиться от не имеющих ничего общего с действительностью инициатив Розенберга. Однако Гитлер почти не смотрел в его сторону, и Геббельс решил поговорить с Гессом, который только что появился, голодный и усталый, и, увидав плотное кольцо людей вокруг фюрера, с видимым удовольствием уселся в другом конце зала с намереньем что-нибудь съесть в относительном одиночестве. Гесс тоже порой вмешивался в пропаганду, но, в отличие от Розенберга, никогда не пытался командовать, оставляя выбор за Геббельсом как непосредственным исполнителем. К тому же и у Гесса с Розенбергом осложнились отношения из-за тесных контактов последнего с Юлиусом Штрайхером, а потому…

Йозеф выбрался из кольца окружения, взял в баре ресторана бутылку рейнвейна и подсел к Рудольфу. Тот жевал, одновременно просматривал уже подсунутые ему документы и что-то из них вычеркивал. Они молча выпили по рюмке, и Гесс вопросительно посмотрел на Йозефа.

— Я завтра еду в Лейпциг, — объяснил тот, — и, как всегда, в последний момент получаю подкрепленье в лице этих кретинов из «интеллектуальной школы», которые только и умеют что науськивать на жидов всех и вся. В данный момент это выглядит глупо. У меня уже все трибуны распределены — все выполняют установку фюрера с точностью до запятой. А отправь я их назад, Розенберг такую историю затеет! Я… просто не знаю, как быть, — признался он честно. — Послезавтра речь фюрера на суде — спросят с меня… А фюрер раздражен. Дарре сунулся было с чем-то, так до сих пор жалеет.

— Я тебя понял, — отвечал Гесс, — но вопрос, по-моему, нужно решать с другого конца. Если ругать жидов у нас принято вместо рукопожатья, так я с этим уже семь лет борюсь, потому что глупо и делу вредит. Теперь ты сам видишь…