Наследница по кривой - Тьерни Макклеллан

В горле запершило. Тот, кто подбросил записку в мою машину, не сидел сложа руки.

Матиас явно не верил ни одному слову. Он холодно глянул на меня и осведомился:

— Что вы несете, черт побери?

Определенно, этот человек не из тех, кто умеет проявить такт и деликатность в щекотливых ситуациях.

Я долго молчала, уж очень не хотелось вдаваться в объяснения. Фотография, которую Матиас швырнул на стол, была мне хорошо знакома. Натан сделал ее «полароидом» почти два года назад, во время одной из наших нечастых поездок во Флориду. На этом снимке я на четыре килограмма легче и — даже я это признаю! — выгляжу лучше, чем обычно. Пока Натан снимал, Даниэль стоял у него за спиной и строил рожи, поэтому на снимке я гляжу прямо в камеру и хохочу во все горло. Это едва ли не единственная моя фотография, на которой я не выгляжу зажатой. Наоборот, я весела и счастлива. И, что немаловажно, стройна.

На целых четыре килограмма худее, чем сейчас. Вот почему я отлично помнила этот снимок. На нем я закаляла волю. Всегда носила его в бумажнике, и стоило почувствовать острую необходимость завернуть в бар «Карамелька», как я вынимала фотографию и говорила себе: "Вот что с тобой бывает, когда ты не лопаешь хрустящее шоколадное печенье и прочие сласти".

Понятно, что у меня не было ни малейшего желания обсуждать методы закалки воли с человеком, взиравшим на меня, как на Лукрецию Борджиа.

Тем не менее пришлось. Тяжко вздохнув и стараясь говорить спокойно, я начала:

— Послушайте, я понятия не имею, как моя фотография оказалась в столе вашего батюшки, но объяснить кое-что могу.

Рассказывая, я не смотрела на Матиаса, мой взгляд был прикован к снимку. В душе я проклинала все на свете. Это надо же, признаваться первому встречному, что "да, видите ли, сегодня я не такая худая, как на этом снимке, однако, невзирая на сей прискорбный факт, по-прежнему испытываю непреодолимую тягу ко всяким штучкам из шоколада и карамели"!

Всю жизнь, когда нервничаю или расстраиваюсь, у меня на шее выступают мерзкие красные пятна. По этой причине я потратила несколько месяцев на поиски свадебного платья с воротником-стойкой. Увы, таких не водится в природе, и в конце концов я выбрала платье со скромнейшим декольте, отделанным кружевами. И сейчас мне не надо было смотреться в зеркало, я и так знала: шея медленно, но неотвратимо становится одного цвета с моей губной помадой.

Мое смущение было вызвано не только необходимостью объяснять постороннему человеку, что еще немного, и я превращусь в толстую корову. Мне также пришло в голову, что, если Матиас вздумает показать эту фотографию злым копам, перспектива ознакомиться с тюремной модой станет для меня вполне реальной.

Впрочем, по словам Матиаса, он только что обнаружил снимок. Значит, сразу пришел с ним сюда. И у него не было времени заскочить в полицию. Так что оставалась надежда. Теперь от меня требовалось провернуть самую крупную сделку в моей карьере и убедить человека, который мне ни на грош не верит, в том, что говорю чистую правду.

Главное — не падать духом.

Когда я закончила свою повесть о воспитании воли, Матиас не проронил ни слова. Он просто стоял и смотрел на меня. Уж не знаю, чем объяснялся его пристальный взгляд: то ли, заметив пятна на моей шее, он раздумывал, не сбегать ли ему за антигистамином, то ли мне и впрямь удалось пробить брешь в его враждебности.

Матиас откашлялся.

— Я что, должен поверить, будто вы никогда не расставались с собственной фотографией?

По его тону можно было предположить, что я таскала в сумке свой цветной портрет размером с журнальный разворот. Ради бога, это всего лишь маленький снимок! Я его даже слегка обрезала, чтобы влез в пластиковый футлярчик.

— Но это правда.

Матиас скреб бороду, размышляя над моими словами. Мне показалось, что это продолжалось не меньше часа, хотя на самом деле, наверное, не прошло и минуты, как он изрек:

— Потрясающе дурацкая история. Сомнительно, что такое сочинишь за одну секунду.

И на том спасибо. Наверное, можно было уже немного расслабиться, но, как человек, зарабатывающий на жизнь, заключая сделки, я впала в азарт и решила добить клиента.

— Ну конечно, дурацкая! — Боже, что я несу! Еще немного, и заявлю, что такой идиотке, как я, не выдумать даже самой завалящей истории, следовательно, все правда. — Сейчас позвоню сыну, — тараторила я, — и он подтвердит мои слова. Ведь он сам делал этот снимок. Сейчас наберу его номер… — Догадываюсь, что моя улыбка в тот момент выглядела чуть менее жалко, чем моя шея.

Когда я набирала номер, на лице Матиаса вновь отразилось сомнение. Одно из главных правил при заключении сделок гласит: не дави слишком сильно, иначе спугнешь клиента. Выкладывай свои доводы маленькими порциями, чтобы он мог их спокойно переварить.

Трубку снял Даниэль. Он сказал, что Натан только что отправился продолжать свою карьеру мойщика посуды, но сам он с удовольствием переговорит с Матиасом. То есть дословно Даниэль произнес следующее:

— Это сын того убитого малого? Вау-у, ма, давай его сюда!

Очевидно, Даниэлю не хватало информации, которой он мог бы поделиться с моими сослуживцами.

Я передала трубку и осталась стоять рядом, прислушиваясь. До меня долетали только реплики Матиаса, в основном состоявшие из «да» и "о'кей". Однако Даниэль в точности подтвердил мой рассказ. По крайней мере, так сказал сам Матиас, отдавая мне трубку. Но свидетельство Даниэля его не убедило.

— Ладно, фотографировал ваш сын. Но это еще не значит, что позднее вы не подарили снимок моему отцу. — Матиас пожал широкими плечами и добавил как бы между прочим, словно эта мысль только что пришла ему в голову: — Полагаю, ваш сын мог бы и соврать ради вас. Это естественно.

Я молчала, чувствуя усталость. Что еще я должна сделать, чтобы доказать всему миру свою невиновность?

Но тут вмешалась Барби Ландерган, положив конец моим попыткам защититься. Она встала из-за стола и направилась к Матиасу, звеня монетками. Что меня не удивило. Полагаю, Барби рванула бы к Матиасу намного раньше, если бы не необходимость закончить телефонный разговор.

Барби пожирала Матиаса густо накрашенными глазами.

— Простите, вы Матиас Кросс? — осведомилась она, так часто дыша, что если б я не знала ее повадки, то подумала бы, что у дамы начался приступ астмы. Должно быть, Барби задала вопрос исключительно ради проформы, потому что тут же продолжила: — Мне просто захотелось подойти и выразить вам свои соболезнования. Ужасная потеря. Мы все очень уважали мистера Кросса. Замечательный был человек.

Я вытаращила глаза. Вот уж не знала, что Барби была знакома с Эфраимом Кроссом! Или она полагает, что убивают только хороших людей, а плохих не трогают?

И между прочим, не эта ли женщина не далее как сегодня утром отозвалась о смерти Кросса как об "ужасно своевременной"?