Палач. Да прольется кровь - Андреа Жапп

– У мадам де Госбер тоже могли бы быть свои счеты и свои цели. Согласитесь, что может быть более скандальным, чем самоубийство в монастыре? Это даже похуже, чем тайная беременность монахини. К тому же аббатиса сама может не располагать сведениями о таком обмане.

– Да, действительно.

– Мой дорогой друг, не говорите мне, что ваши регулярные упражнения в искусстве медицины избавляют вас от поистине ошеломительных выводов относительно человеческой души. Матушку, достойную всяческого восхищения, вы вдруг решили обвинить в убийстве своей духовной дочери… Благочестивый, всеми уважаемый мужчина убил молодую служанку, с которой сожительствовал на протяжении нескольких лет, и лишь потому, что та оказалась беременна… Вроде бы любящий муж, которому не терпится прибрать к рукам имущество своей супруги… Давайте же оставим наши переживания и благочестивую убежденность и будем, как и положено людям науки, руководствоваться исключительно фактами.

Несмотря на любезный тон, эти слова прозвучали довольно резко. Немного задетый Мешо пробормотал:

– Прошу прощения. На самом деле я веду себя будто уличная кумушка[84]. Но мне зачастую очень трудно отделить болезнь от пациента.

– Это потому, что вы ухаживаете за пациентом. Я же упорно, шаг за шагом, отвоевываю территорию у болезни – моего личного врага. А врага необходимо знать, чтобы осадить и разбить наголову. А кроме того, в данном случае у нас нет больше терпения, а есть, с одной стороны, убитая, которая требует правосудия, и с другой стороны – убийца, который надеется, что оно никогда его не дождется.

– Черт возьми! Какая беспощадная прямота! Да, теперь я понимаю всю подоплеку вашей блестящей репутации. Впрочем, давайте и вправду действовать как люди науки.

Йохан Фовель был немного сердит. Должно быть, из-за поразительного ума своей дочери он все больше терял терпение, сталкиваясь с тем, что он называл «тяжеловесностью ума». А ведь такие, как Мешо, считаются ученейшими из ученых… Он снова заговорил, стараясь, чтобы его слова звучали как можно мягче:

– Давайте перевернем ее, вы не против?

Тело было настолько легким, что перевернуть его не составило никакого труда. Фовель издал тихий возглас, который тут же постарался подавить. Спина Анриетты де Тизан была вся в шрамах, свидетельствующих о годах умерщвления плоти с помощью бича[85]. Некоторые полосы были бело-розового цвета, что ясно говорило об их давности. Другие, наоборот, казались совсем свежими, некоторые – нанесенными совсем недавно, без сомнения, во время недавнего бичевания. Лопатки и середина спины были покрыты коричневатой коркой. Доктор скользнул взглядом по ногам умершей, высматривая, нет ли ран от цепи с шипами, проникающими в кожу, и нагноений, которые неизбежно оставляет это изобретение, более уместное при инквизиторских допросах. Не обнаружив ничего подобного, он ограничился замечанием:

– Она не носила шерстяных чулок? В это время года? Я почему-то не вижу следа от подвязок на середине бедер.

Фовель не понял, чего слышалось больше в ответе доктора Мешо – почтения или грусти:

– Она была очень набожной монахиней.

Поднеся палец к покрытой шрамами спине, Брево произнес нарочито безразличным тоном:

– Хм. Давайте снова перевернем ее, коллега.

Фовель раздвинул бледные ноги покойницы, которые казались восковыми, и просунул руку между бедер. Наклонившись и внимательно рассматривая вульву, он заметил так же бесстрастно:

– Если только с моей пациенткой не случилось какого-то чуда…

Деликатно проведя внутри указательным и средним пальцами, он быстро проговорил:

– Девственница. Она не была дефлорирована. Классическое изнасилование исключается.

– Что, разве оно бывает и неклассическим? – удивился Мешо.

Непонятно, что смутило его больше – серьезный взгляд голубых глаз или ответ, прозвучавший на удивление безмятежно:

– А вы как думаете?

Пытаясь выпутаться из неловкой ситуации, Мешо заметил:

– Какое облегчение, что с ней не произошло самого худшего![86]

– Да, ее всего лишь убили, – произнес Фовель так тихо, что собеседник его не услышал.

На самом деле его вовсе не удивляло простодушие коллеги – напротив, в какой-то мере он даже завидовал его такой удобной уверенности. То, что Анриетта не подверглась насилию, хотя бы с виду делало все произошедшее с ней не таким отталкивающим. К тому же Мешо скорее всего не догадывался о том, что существуют и другие способы совершить насилие над женщиной, и для этого вовсе необязательно лишать ее девственности. Существовала еще дефлорация несексуального характера, когда желали очернить обвиняемую, представив ее перед судом развратной злонравной женщиной.

Затем Йохан Фовель обследовал предплечья, руки и ногти Анриетты со скрупулезностью, которая даже заинтриговала доктора Мешо.

– Что вы там видите, дорогой коллега?

– Ничего, и это исключительно важно.

– Простите?

– Она не отбивалась и не пыталась отражать удары, иначе мы увидели бы синяки и царапины, свидетельствующие о борьбе.

– Этот бесчестный трус подло напал на нее сзади, – с яростью произнес Мешо, и в такт его словам изо рта доктора вылетали облачка пара.

– Возможно, и так, хотя позволю себе напомнить вам об ушибе на левом виске. Удар был нанесен спереди, если только она не упала незадолго до смерти. Сейчас мы уточним еще кое-что – и можно заканчивать…

Он приоткрыл губы покойной и, понюхав внутренность ее рта, констатировал:

– Никакого подозрительного запаха[87]. Дорогой коллега, давайте снова оденем ее, чтобы вернуть ей хоть немного благопристойности.

– А власяницу тоже надеть?

– Думаю, лучше будет потихоньку отдать ее аббатисе.

* * *

Они старательно пристраивали на место головной убор, когда неожиданный стук в дверь едва не заставил их подпрыгнуть. Вошла крупная, хорошо сложенная женщина с очаровательной грустной улыбкой. Двумя пальцами она протянула им конопляную веревку длиной около двух локтей[88] и произнесла: