Морпех. Зеленая молния - Иван Басловяк

– Встань, – приказал я. – Если хочешь моего покровительства, запомни: ни перед кем, кроме Бога, не становись на колени. Понятно? А теперь веди к своему отцу.

Валентин быстро вскочил на ноги, утёр грязным рукавом слёзы и, сделав приглашающий жест, направился к трапу на нижний дек. На нижней палубе я ещё не был, потому пошёл и знакомиться с ещё одним подзащитным, и удовлетворять любопытство. Следом за мной увязался опоясанный саблей Пантелеймон с двумя оружными стрельцами. Предусмотрительный дядька давал понять возможным мстителям, что шансов сунуть мне в темноте нижней палубы нож под рёбра, у них нет.

Но внизу оказалось не темно, скорее сумеречно. Дневной свет, как и свежий воздух, проникал через несколько открытых артиллерийских портов. Я увидел довольно низкое помещение, так же разгороженное парусиновыми полотнищами, заставленное матросскими сундучками и увешанное гамаками – изобретением американских индейцев. На глаза попались четыре пушки. Сколько их здесь на самом деле, не разглядел.

Палуба была полна народа. Кто матрос, кто пассажир, а таковые, судя по словам Валентина, имелись, не разобрать. Одевать команду в единую форму ещё не придумали. В помещении стоял гул голосов, постепенно затихший при нашем появлении.

– Благородный кабальеро чего-то желает? Я Рамон Калавера Кальва, боцман.

Вопрос задал подошедший моряк. Видел я его до этого только издалека, а сейчас смог разглядеть вблизи. Проверить соответствие его прозвища, Лысый Череп, мешала чёрная бандана, повязанная на голову. Лицо с крупными чертами. Через левую щёку, от уха до подбородка, тянулся шрам. Взгляд карих глаз уверенного в себе человека, без заносчивости, умный и твёрдый. Тело сухощавое, жилистое. Руки крепкие, ладони мозолистые. Первое впечатление положительное. А какое будет второе – увидим!

– Здесь находится отец этого юноши, – сказал я. – Хочу на него взглянуть и взять под свою защиту, как я взял под защиту его сына. Вы все присутствовали при этом! Возражения есть?

Громкий шёпот пробежал по столпившимся людям и быстро затих.

– Маран лежит вон там, под трапом. Скоро умрёт, видимо. Не встаёт четвёртый день. А возражений нет, – ровным, без эмоций, голосом произнёс боцман и отошёл.

Мы подошли к указанному месту. Валентин был уже там и поил из какой-то посудинки больного. Выглядел тот неважно. Исхудавший, со спутанными волосами на голове и жиденькой бородёнкой. Только глаза и говорили, что он ещё жив.

– Вы когда последний раз ели? – спросил я у паренька.

– Вчера, кажется, – его голос задрожал.

– Пантелеймон, – позвал я дядьку. – Организуй чего-либо. И Семёна позови.

Дядька метнулся к трапу. Я опустился на корточки и взял руку старика. Пульс бился ровно, но медленно, будто у спящего. Но старик не спал, а с мольбой смотрел на меня большими чёрными глазами.

– Позаботься о моём ребёнке, – прошептал он.

– Позабочусь о вас обоих, – ответил я. – И ты будешь о нём заботиться, как и раньше. Ты не умрёшь.

С громким топотом по трапу спустился лекарь, за ним дядька, а следом – полусотник Вторуша. Мы отошли чуть в сторону, чтобы не мешать Семёну осматривать больного. Лекарь скоро закончил своё дело и, подойдя, сказал:

– Сильное истощение от постоянного недоедания. Его подкормить надо, травки запаренные дать попить, и поднимется. Только здесь это сделать не получится, надо бы его к нам, а куда?

– Пойду к князю, – решил я и, оставив дядьку и стрельцов, вместе со Вторушей поднялся на палубу. Глубоко вдохнул свежий океанский воздух. На нижней палубе, несмотря даже на открытые порты, было всё же дюже вонюче. Нет, не так, там стояла вонища!

Князю я объяснил решение защитить старика с пацаном чисто меркантильными соображениями: старик – ювелир, а в Южной Америке есть россыпи драгоценных камней. Нашей экспедиции необходим такой специалист и его ученик.

– Ты что-то знал о нём? – спросил князь.

– Нет, о старике не знал, и с пацаном получилось почти спонтанно. Не люблю, когда маленьких обижают. Я, собственно, за него и вписался. А когда этот недоумок стал оскорблениями сыпать, тут уже всё и сложилось в ясный план. Я несколько раз видел, как матросы пренебрежительно ведут себя со стрельцами. Не все, некоторые. Не выказывая агрессии, с улыбкой, пользуясь незнанием стрельцами испанского языка, матросы говорили им в лицо любые оскорбления, потешая своих товарищей. Долго длиться это не могло, наши тоже их язык понимать стали, а любая драка могла обернуться массовой резнёй наглецов. У них против нас устоять, шансов нет. И мы остались бы посреди моря-океана без специалистов кораблевождения. Что не есть хорошо. Потому я и устроил представление с предупреждением. Надеюсь, все меня поняли. А когда узнал от Валентина о его отце, сразу подумал о будущем. Нам нужны специалисты в разных областях науки и ремёсел. Их надо собирать, где получится. Моисей просто подарок. Главное, его сейчас на ноги поставить и от беды укрыть.

– Удивляюсь я тебе, – сказал князь. – Молод ты, но изощрён твой ум в коварстве, как у иезуита. Наперёд думаешь, как стратег. Людей необходимых собираешь, как хозяин рачительный. Чем ещё удивишь и порадуешь?

– Жизнь покажет, чем и как. Может, и не понравятся кому-то мои способности и навыки, как знать. Но всё, чем я обладаю, всегда будет полезно нам, русским, и, если появятся, надёжным и верным союзникам.

– Верю. Твои действия одобряю и поддерживаю. А теперь иди к отцу Михаилу, попроси его от моего имени, чтобы пустил в свою каюту постояльцев. Он её вдвоём с дьяконом занимает, так что сильно не стеснится. И он веротерпим.

Отец Михаил внимательно выслушал меня и произнёс:

– То, что душа твоя сострадает униженным и оскорблённым – это хорошо. То, что ты взял под защиту слабых, пусть и иной веры, тоже хорошо. Дело богоугодное. То, что думаешь об успешности нашей миссии в земле неведомой и помощников в этом подбираешь – ещё лучше! Даю тебе своё пастырское благословение. Пусть несут болящего в мою келью, уход и лечение обеспечу, – и он трижды меня перекрестил.

– Спасибо, отче, – так же перекрестившись, ответил я и поспешил на палубу. А навстречу мне стрельцы уже несли Моисея. К моему удивлению, остриженного наголо, помытого, переодетого в чьё-то исподнее и завёрнутого в лоскутное одеяло. Следом шёл Валентин, прижав к груди отцовскую хламиду, ещё какую-то одежонку, небольшую торбу и знакомый кувшин. Увидев меня, он благодарно улыбнулся и слегка поклонился. Ну что ж, для них я сделал почти всё, что на данный момент мог.

Вечером, как и договаривался с капитаном, князь пошёл «на стрелку». А я, сидя на пушке, любовался Атлантикой. Шквал прошёл стороной, океан стал спокойнее, осталась лишь зыбь, из-за которой ощущается небольшая килевая качка. К вечеру стало заметно прохладнее. Если предыдущие дни население нашего кораблика изнывало от жары, не спасал даже постоянно дувший ветер, то сегодня наблюдалось некоторое похолодание. Чем это объяснить – не знаю. Но температура явно опустилась до, примерно, градусов двадцати.