Джеймс Миранда Барри - Патрисия Данкер

– Изабелла, это подопечный лорда Бьюкана Джеймс Барри. Он обучается медицине у доктора Файфа. Барри, это моя старшая дочь, мисс Изабелла Андерсон.

Барри поклонился и поцеловал девушке руку с таким видом, словно он австрийский эрцгерцог. Она тоже с самым серьезным видом поклонилась, глядя на него с высоты своего роста. Потом хихикнула.

Встреча в ложе прошла превосходно, и значительная часть публики радовалась этому событию, ибо в середине сезона редко появляются новые лица, о которых можно посплетничать. Барри был сочтен настоящим юным джентльменом, а д-р Роберт Андерсон изучил прелестные голые плечи Мэри-Энн с нескрываемым восхищением. Что ж, как ни взгляни, это очень интересно. Подопечный лорда Бьюкана. Если богатый бездетный аристократ берет под крылышко ребенка, это обычно указывает на близкое родство, которое невозможно признать открыто. Но Дэвиду Эрскину скорее под пятьдесят, чем под сорок, а эта неотразимая девушка с блестящими плечами сама еще ребенок, если только – хотя нет, это, конечно, ее отпрыск, рыжая масть, серые глаза, все сходится. А Луиза – старая змея без возраста. Я видел ее в дальнем углу зала, когда читал лекции. Публике всегда кажется, что ты не различаешь лиц. Как бы не так. Да, она всегда сидела на одном месте, тихая и внимательная, как змея возле кроличьей норы. Интересно, почему она не замужем. Ах, миссис Балкли, не откажите мне в любезности…

Д-р Андерсон настоял, что после представления его экипаж будет в их распоряжении. Миссис Балкли, мисс Эрскин и мистер Барри любезно согласились. Мысль о приглашении на ужин уже витала в воздухе, когда заиграл оркестр. Последовала церемония, в ходе которой гость откланялся и ретировался. У Мэри-Энн и Луизы накопилось впечатлений на час перешептывания.

Начался последний акт.

Наша героиня умирала среди готических развалин. Медицина уже не могла ей помочь. Ее рассудок был поврежден безнадежно. Она видела среди руин призраки потерянных любовников. Ее возлюбленный, бандит, рискуя жизнью, завернутый в десятки плащей, появлялся во всех частях сцены, разбитый сокрушительным горем. Его узнала старая кормилица – очевидно, ясновидящая, ибо он был ныне «чудовищно обезображен» шрамами от дуэлей и чащобой бороды и усов. Он признал все свои преступления – долгий список кошмаров.

– Да, я грешен безмерно! Но и любил я со страстью бурь и вулканов! Мои страсти соперничали с Природой! В мире маленьких людей я один устоял перед катаклизмом! В каменистых ущельях, под покровом ночи я совершил правосудие мести…

Барри был заворожен.

– Это все перевод с немецкого, – шепнула Луиза.

– Правосудие? – Кормилица всплеснула руками. – Как ты смеешь говорить о правосудии? Ты, кто нарушил мирный сон и бросил перчатку в лице Господне! Взгляни на мою госпожу – ее разум погиб в буре любви к тебе! О негодяй! О бесчестный преступник! Тебе не уйти от судьбы! Смири гордое сердце перед своим судией, перед Господом!

– Божье правосудие не для меня! – рявкнул бандит, и зрители ахнули от восторга.

Ветродуй пошевелил пламя маленьких факелов. За сценой загудел колокол. С обнаженными мечами прибыли родственники героини. Разбойник заключил ее в объятия. Она, казалось, пробудилась от бесчувствия. Да, она его знает. Она бросилась ему на шею. Радуясь первому просвету в безумии со времен второго акта, она пронзительно прокричала: «Рудольф! Наконец-то! О, я в раю, ибо ни человек, ни Бог нас более не разлучит».

Жуткая пауза. Она запевает «Песню о маргаритке», которую они когда-то вместе пели детьми, – ныне это лейтмотив ее безумия. Родственники сплотили ряды, встав прекрасной живой картиной под отблеск факелов.

«Рудольф, мой милый…» – песня кончилась вдохом, конвульсией и дивным предсмертным выдохом, пустившим мурашки по спинам всех зрителей. Рудольф громогласно застонал, а затем уложил труп на подмостки в выигрышной позе. Обреченный герой на мгновение замер, обнажив оружие, так что аплодирующая публика могла насладиться сценой во всем ее пафосе.

– Никогда! – прокричал он. – Мы никогда больше не расстанемся, возлюбленная моя! Я твой навеки!

Он отбросил меч, выхватил кинжал, сунул его в средостение своих плащей и согнулся с трубным криком. Огоньки факелов окружили его, и по сцене прошелестел занавес.

Зрители восхищенно рычали. Действительно, последний акт, со всеми устрашающими сценическими эффектами, был могуч и прекрасен.

– Мне кажется, что, когда в Лондоне выступала миссис Сиддонс, она лучше справилась с песней, – прошипела Луиза сквозь грохот оваций.

Барри вдруг понял, что, пока Рудольф сводил счеты с жизнью, он прикусил язык, и теперь его рот полон крови.

* * *

Андерсон прислал ландо в воскресенье в два часа; на козлах сидел настоящий кучер, на запятках примостился форейтор. Мэри-Энн ахнула от удовольствия, когда увидела, что экипаж стоит у дверей. Хозяйка трепетала от учтивости, пока они спускались по лестнице в элегантных платьях с безупречными подолами, в мантильях, шляпках, плащах и меховых муфтах. Было ветрено, но еще не холодно. Мэри-Энн предусмотрела все. Она поцеловала Барри в нос, попутно удушая его гигантским шарфом.

– Не отходи ни на шаг от своего нового приятеля Джобсона, милый, – наказала она. – Слава богу, лорд Бьюкан прислал нам защитника.

План был таков. Барри доставят в парк, где в течение часа он будет прогуливаться со сверстниками, а затем самостоятельно придет к дому доктора на Джордж-стрит. Юноша выучил топографию города очень быстро и теперь настаивал на независимости. Но в кварталы попроще он не совался. Барри привлекал внимание, где бы он ни появился: пальто его было гигантским, а сам он – крошечным. Он выглядел как очень изысканно одетый карлик, который сбежал в полном облачении то ли из театра, то ли из цирка. Иногда дети преследовали его на улицах, голося и швыряясь камушками. Мэри-Энн отчаялась сделать мальчика менее заметным. Его на удивление раздражительный нрав этому не способствовал. Он незамедлительно вступал в драку, стоило ему заподозрить, что кто-то над ним посмеивается. В своем одиночестве он был яростен.

Ландо приостановилось у ворот парка, и Барри слез.

– Осторожнее, родной, – прокричала Мэри-Энн ему в спину. Он удалялся по пустой тропинке, не тронутой приходом весны.

Джобсон ждал на мосту и ножом обдирал ветки. Они церемонно пожали друг другу руки, как два крошечных старинных генерала, договорившиеся о перемирии.

– Нож есть? – спросил Джобсон, когда они искали подходящие деревяшки в слякоти речного берега, скользя по мертвым листьям. Барри достал обоюдоострый бандитский кинжал.

– Превосходное орудие убийства. – Джонсон с восхищением осмотрел нож. – Кто тебе такое дал?

– Генерал-революционер из Южной Америки, – сказал Барри, который на прямой вопрос всегда отвечал правду.

– Да ладно, – хрюкнул Джобсон.

– Я, возможно, поеду к нему в Венецуэлу, когда закончу обучение, – упорствовал Барри. – Он теперь там. Он не вернется до конца года.