Встречи на московских улицах - Павел Федорович Николаев

В своей похожей на шкаф комнатушке Ахматова села не на кровать, как обычно, а к столу. Я – на стул около. Она надела очки, положила перед собой какие-то листочки. „Я вам сейчас почитаю“. И стала читать вступление к „Поэме без героя“:

Из года сорокового,

Как с башни, на всё гляжу.

Как будто прощаюсь снова

С тем, с чем давно простилась,

Как будто перекрестилась

И под тёмные своды схожу.

Впервые я слышала те мерные, торжественные интонации, с которыми Ахматова читала стихи. И строки эти слышала впервые. Я глядела на её прекрасный профиль, на крупную седую голову, радовалась, даже тщеславилась (она мне читает!), но плохо воспринимала то, что слушала. Это позже я оценила „Поэму без героя“, а тогда мне, видимо, мешали суетные, отвлекавшие меня мысли…»

На Ордынку. Как-то в феврале 1957 года A. A. Ахматова гостила у одной из своих почитательниц – Н. И. Ильиной. Наталья Иосифовна жила тогда на улице Щусева (теперь это Б. Лёвшинский переулок). Встреча с великой поэтессой была обговорена заранее, и к Ильиной пришла ещё её подруга – Т. С. Айзенман.

Погода в тот день не радовала, но за стенами старого дома было тепло и уютно. В застолье разговорились. Анна Андреевна читала свои стихи:

… А не ставший моей могилой,

Ты, крамольный, опасный, милый,

Побледнел, помертвел, затих.

Разлучение наше мнимо:

Я с тобою неразлучима,

Тень моя на стенах твоих,

Отраженье моё в каналах,

Звук шагов в Эрмитажных залах,

Где со мною мой друг бродил,

И на старом Волковом поле,

Где могу я рыдать на воле

Над безмолвием братских могил.

A. A. Ахматова

Ахматова любила родной город и, когда оставляла его на время, часто вспоминала его и говорила о нём.

Читались и другие стихи – старые и новые. Шли разговоры-воспоминания, быстро летело время. Гостья спохватилась в полночь. Попытались вызвать такси, но телефон всё время был занят. Тогда хозяйка дома предложила пройти на Зубовскую площадь, где была стоянка машин.

Пошли. На улице метель, ветер в лицо, слепит снег. Анна Андреевна начала задыхаться. С трудом дошла до Садового кольца. Видя это, Ильина оставила её с Айзенман у придорожного столба и побежала на противоположную сторону площади. На стоянке была большая очередь. Что делать? Наталья Иосифовна была в отчаянии. «Вот подошла машина, кто-то сел, но ожидающих меньше не стало, надо уходить, чудес не бывает.

Но оказалось, что чудеса бывают! Прямо на меня надвигались трое: мужчина в распахнутом пальто, в сдвинутой на затылок шапке и двое военных – фуражки, шинели. Ветер, метель, у всех подняты воротники, а этот распахнут, этому не холодно, он выпил, ему чудесно, продолжить бы веселье, не спать же заваливаться! Он приблизился, и я узнала его… Не буду называть его имени, скажу лишь, что это был один известный деятель искусств. Я видела его фотографии в газетах, и кто-то когда-то где-то показал мне его. Я-то его, в общем, узнала. Он же меня, разумеется, знать не мог.

Он видел женщину, одиноко стоящую в сторонке, чего-то ждущую. Не его ли она ждала? „А что, – сказал он, – если бы нам где-нибудь посидеть поужинать?“ Я ответила: „Почему же? С удовольствием“. Он тут же обернулся к сопровождавшим его лицам, деликатно стоявшим поодаль, сделал знак, и оба они кинулись куда-то, и я поняла: за такси. Кидаться им далеко не пришлось, машина шла, очередь затрепетала, но военные успели перехватить машину, на ходу открыв дверцу, вскочив внутрь… И вот, описав петлю вокруг очереди, машина останавливается около нас, военные выходят, держат дверцу… Глухой ропот, отдельные негодующие восклицания доносились справа, из очереди, всё понявшей, очень возмущённой, но за права свои бороться не осмеливающейся… Я сажусь первая, мой спутник ныряет следом, военные, прощаясь, берут под козырёк, шофёр спрашивает: „Куда?“ Я быстро: „В центр!“ Военные исчезают, очередь тоже, автомобиль наш выезжает на Садовую, разворачивается, слегка буксует на снегу».

– Так куда же мы? – повторил вопрос шофёра нежданный спутник Ильиной.

– Видите ли… – начала Ильина и назвала говорившего по имени и отчеству.

От неожиданности тот отшатнулся.

– Вы меня знаете?

– Ну кто ж вас не знает? Так вот. Надо отвезти на Ордынку одну даму… Шофёр, медленнее! Остановитесь вон там, у столба справа, видите?

Сквозь завесу снега проступали очертания двух фигур – высокой, замотанной платком, и маленькой.

– Даму? – сердито-удивлённо спрашивал тем временем попутчик. – Какую даму?

– Ахматову.

– Что? Ту самую?

– Ту самую, – подтвердила Наталья Иосифовна и попросила шофёра остановить машину.

Вышли из машины, и Ильина представила своего спутника Анне Андреевне. Сдавленно ахнула Таня Айзенман, а лицо Анны Андреевны совсем спокойно и слегка надменно, как всегда в присутствии посторонних. И будто не удивило её ни капли, что я, исчезнув в поисках машины, вынырнула из метели в сопровождении известного деятеля искусств… Она произнесла: «Здравствуйте!» – и хорошо мне знакомым, полным величия жестом протянула руку в старой чёрной перчатке. А тот, кому протянули руку, склонился над ней почтительно. Он уже был другой. Не бонвиван в распахнутом пальто, которому сам чёрт не брат, а человек, у которого из-под ног выбита почва: растерянный, не знающий, как ему вести себя, и от изумления совершенно отрезвевший…

«Наспех простившись, Таня Айзенман пошла к себе, а мы сели в машину: Анна Андреевна и я – сзади, а тот, кто ехал с нами, – к шофёру. Я откинулась на спинку сиденья, облегчённо закурила, мне было весело. Анна Андреевна сидела выпрямившись. Наш благодетель обернулся. Он опомнился, он составил план действий: надо развлекать Ахматову разговором. О чём бы ей интересно? О Париже, разумеется. Недавно он там был. Ещё раз убедился в любви к нам простых французов. Анна Андреевна время от времени произносила: „Да, да“. Я молчала гробом. Мне что? Мне главное, чтобы её до места доставили, её доставят, всё прекрасно… Тема о Париже исчерпана. Благодетель мучительно ищет новую тему, нашёл, обернулся: „А у меня на даче до чего хорошо, благодать!“ – „Да, да“. – „Вы как-нибудь непременно приезжайте!“ Молчание. Пауза. Он добавил – уже, видно, от отчаяния:

– Я вам рыбалку организую!

– Благодарю вас.

Наступило прочное молчание. И вот приехали. Во двор въехать нельзя – идёт какой-то очередной ремонт. Тусклый фонарь освещает сваленные доски, трубы, строительный мусор.