Повелительное наклонение истории - Олег Матвейчев

Великая поэзия, таким образом, инкорпорирует в себя и свое жалкое отрицание, «истину фактов», которые всплывают уже тогда, когда они не в силах что-то изменить.

Вот, какой-нибудь ученый XX века всю жизнь изучал «Илиаду» и доказал, например, что она написана в VII веке до н. э., а не в VIII веке, как считалось ранее. За это открытие он станет основателем целой школы, всегда будет цитироваться во всех мировых филологических журналах как автор этой концепции. Его обязательно упомянут во всех диссертациях по Гомеру, изберут почетным академиком всех академий и почетным профессором кучи университетов. А я вот тут походя разгадал загадку и Гомера, и Первой мировой войны в истории, примирил все противоречивые факты и концепции, но про меня никто не узнает, никто не переведет мое открытие на мировые языки и не опубликует в научных журналах. Никто не воспримет это всерьез, мне даже докторскую степень по филологии и истории не присвоят, а все написанное выше воспримут как очередной прикол, софистику, частное эпатажное мнение, которое ни один «серьезный» исследователь даже не сочтет приличным упомянуть в библиографии трудов, посвященных гомеровскому вопросу.

«Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман», — сказал Поэт. И любому настоящему поэту эта аксиома известна, особенно после тысячелетий мировой истории, в течение которой подвиг Гомера повторили еще многие и многие, рангом куда как пониже. Однако, в современную эпоху конца западной метафизики, все фундаментальные аксиомы стремятся переиначить. Недаром авангардное искусство так воевало с классическими образцами, а искусство постмодернистское с ними играет и экспериментирует. Наверное, интересно было бы взглянуть и на эксперимент такого рода: насколько человеку дороже всяческих истин обман не возвышающий, а обман унижающий?

И эксперимент такого рода поставлен, вольно или невольно. Речь идет о творчестве Нобелевского лауреата, писателя Александра Солженицына. Если Гомер сумел превратить поражение греков в победу, то цель, которую поставил себе Солженицын, противоположна: превратить победу в поражение. Речь идет о великой победе 1945 года, победе, изменившей ход мировой истории, карту мира и спасшей сотни миллионов людей от уничтожения. Давайте разберемся, насколько это так и удается ли проект.

Сначала о войне, победе и об истинах. Нам говорят, что фашизм возник чуть ли не как реакция на коммунистические движения в Европе. Мол, если бы не было коммунизма, не было бы и никакого фашизма, а был бы один сплошной либерализм. Это неправда. Фашизм возникает логично из всей западной истории, прежде всего греческой, как одна из версий ее развития. Выше уже был упомянут дух греков — дух превосходства над всеми иными народами-варварами и было сказано о «европоцентризме». Если не уходить так далеко в историю, можно вспомнить политическую и этическую проблематику Нового времени, из которой тоже в качестве одной из версий вытекает фашизм.

Новое время начинается с провозглашения свободы индивидуума. Каждый человек объявляется свободным субъектом, то есть «подлежащим», тем, откуда все исходит и ради кого все делается. Это революция во всем общественном устройстве. Если раньше, например в экономике, человек был включен во всевозможные отношения зависимости феодальной или цеховой системы, то теперь он сам регулирует свои трудовые отношения на рынке. Если раньше, например в политике, человек был включен в отношения вассальной зависимости, то теперь он сам должен участвовать в формировании власти через институты демократии. Если раньше, например в религии, человек был включен в систему Церкви, то теперь он сам хозяин своей совести, сам решает, что грех, а что нет, и сам судит себя и отвечает за свои поступки. Если раньше художник был включен в систему канонов, то теперь он сам выражает себя и сам творит каноны.

Однако, здесь начинаются проблемы: если каждый есть субъект и он свободен, то как субъекты могут действовать, не нарушая свободы друг друга? Возникает формула: из свободы человека не должно вытекать ничего, что бы противоречило свободе других. Это отчеканено в категорическом императиве И. Канта: «Поступай так, чтобы максима твоей воли могла быть максимой всеобщего законодательства». Императив не говорит мне, как именно я должен поступать, он формален, зато я могу примерять его к тем или иным действиям. Например, убивать нельзя, потому что убив, я как бы заявляю максиму, согласно которой можно убивать. Если такая максима будет общей, то все поубивают друг друга и свобода исчезнет, а ведь из свободных действий не должно вытекать ничто, противоречащее свободе. Значит, максима «убий» противоречит категорическому императиву.

Но хорошая теория сталкивается с грубой практикой. Допустим, в мой дом врывается человек, который уже убил нескольких людей, и у меня нет сомнений относительно его дальнейших намерений. Могу ли я убить его? Ведь он — свободный человек! Или моя свобода должна заканчиваться перед кончиком его носа? Есть очень много ответов на этот вопрос. Например, толстовский, в духе этики «непротивления злу насилием». И на базе этого ответа не только Толстой, но и Ганди, а также огромное количество гуманистов и пацифистов несколько веков строят свои теории и практики. Надо дать себя убить и тем самым умереть достойным рая. Не будем спорить об их истинности, важно, что такой ответ возможен.

Возможен и другой ответ: нельзя превышать права на самооборону, то есть лучше просто нейтрализовать нападающего. Но как посчитать, какой именно вред он мне собирается нанести, и как рассчитать силу нейтрализующего удара? Если я его убью, с этим будет разбираться суд, потому что каждый раз разные обстоятельства. И это тоже ответ, один из возможных.

Но есть и еще один вариант: убийство позволено, так как нападающий сам нарушил категорический императив, и в этом смысле лишил себя права называться человеком. А если он лишил себя такого права, он подобен дикому животному, убить которое можно, поскольку животные вообще стоят ниже человека. Смотрите, какая логика тут уже закладывается: если где-то кто-то нарушает нормы, принятые в цивилизованном человечестве, то по отношению к нему позволено больше, чем по отношению к цивилизованному человеку! Индивидуумы неравноценны, неравноценны и их свободы. И такой ответ на эту ситуацию дается частью огромной европейской традиции.

Именно так и никак иначе обосновывали колонизаторы свое поведение по отношению к неграм, индейцам, жителям колоний, ко всем жителям иных культур. Индейцы и негры уничтожались десятками миллионов! Отец английского либерализма Дж. Локк, которым зачитывались отцы-основатели США, был пайщиком фирмы, торгующей рабами, и ничуть не смущался. Кстати, рабство в США было отменено позже, чем в России, а равные избирательные права в Англии разные категории населения получили только в 1928 году. Таблички «только для белых» висели в США до 1970-х годов XX века, и плюньте в лицо тем, кто говорит о 300-летних западных традициях демократии. Это та же логика — логика неравноценности людей. Самые ценные — белые-англосаксы-мужчины-протестанты-образованные-собственники. Ниже них женщины, необразованные, бедные, не-протестанты и так далее. Еще ниже те, что находятся уже между людьми и животными — представители других рас.