Нечаянный поцелуй - Сара Беннет

Вспоминая эту сцену, Генрих ощутил дрожь беспокойства. Почему ему этого хватило? Потому что, стоя с Дженовой среди трав в благоуханной тишине, он знал, что она принадлежит ему. Не Алфрику, ни Мортреду. Он, Генрих, заставил ее задыхаться и молить о продолжении. Довел ее до экстаза.

«Что в этом плохого? Дженова хочет этого ничуть не меньше меня». Возможно, это и соответствовало действительности, но из опыта Генрих знал, что страсть всегда кончается. Дженова сказала ему, что готова к этому, но в собственной готовности он сомневался. Единственное, что он знал, – что в настоящий момент не имеет ни малейшего желания препираться с лордом Болдессаром.

Дженова устроила роскошный обед, столы буквально ломились от изобилия блюд. Большой зал украшали ветки омелы и других зимних растений. В камине ярко пылал огонь. Все было превосходно. И только гости оставляли желать лучшего. Генрих очень жалел, что согласился принять участие в пиршестве. Старый лорд, очевидно, хотел выплеснуть на него все свою меланхолию, но не обладал обходительностью Генриха. И если Генрих улыбался шпилькам Болдессара, как безобидным остротам, то Болдессар, не в состоянии отвечать вежливо, цедил сквозь зубы прямые оскорбления.

– Король стал слабым. Позволяет фаворитам управлять страной и делает вид, будто не замечает их алчности, – грубо выпалил он.

Генрих приподнял бровь:

– Он вознаграждает преданность и старание, Болдессар. Вы это называете слабостью? Я бы назвал это здравым смыслом.

– Есть много преданных людей, кто так и не дождался заслуженной награды. Как могут они оставаться преданными, когда видят, как другие, менее достойные, постоянно забирают то, что должно по праву принадлежать им?

Лорд Болдессар был невелик ростом, с седыми, коротко подстриженными волосами, жестким лицом и колючими серыми глазами. Он никогда не был доволен тем, что имел, всем завидовал и вечно ворчал.

– Может, этим преданным, с позволения сказать, людям стоит хорошенько пошевелить мозгами и вспомнить, чем они вызвали недовольство короля, вместо того чтобы завидовать всем и каждому.

Болдессар презрительно фыркнул:

– У вас смазливое личико и бойкий язычок, лорд Генрих. Королю, несомненно, нравятся ваши остроты, а простые люди его вообще не интересуют. Королю, кстати, не мешало бы покопаться в вашем прошлом. Оно у вас наверняка темное.

У Генриха внутри все похолодело, но он сохранил самообладание. Надеялся, что сохранил, когда взглянул с кривой улыбкой на Болдессара. Может, Болдессар просто забросил удочку в надежде выловить что-нибудь полезное в своей войне против Генриха. Скорее всего, так оно и было. Но лучше бы он не догадался, что его последний выстрел попал в яблочко.

– Отец, тебе не кажется, что сын леди Дженовы вырос? Вы, может, не знаете, леди Дженова, что мой брат Алфрик очень любит детей, а они – его.

Приятный голос леди Роны в этот напряженный момент прозвучал так же неуместно, как прозвучал бы детский смех во время казни. Генрих поднес кубок к губам и стал медленно пить, наблюдая, как лорд Болдессар метнул в дочь испепеляющий взгляд. Она сделала вид, будто не заметила, и с улыбкой кивнула Дженове. Агета, беспокойно водя глазами из стороны в сторону, заверила леди Рону, что Раф исключительно послушный мальчик и проблем с ним у Алфрика не будет. За что Дженова наградила ее укоризненным взглядом.

Находившийся рядом с матерью Раф смотрел на Генриха, выглядывая из-под ее руки, как узник сквозь решетку. Заметив его внимание, мальчик расплылся в улыбке, закатив глаза. Улыбнувшись ему, Генрих понял, как чувствует себя Раф. Он и сам сделал бы что угодно, лишь бы сбежать с этого пира и уединиться где-нибудь, загнав темные тени прошлого, взбудораженные Болдессаром, назад в глубины сознания, где они обычно гнездятся.

Дженова озабоченно наблюдала за ним.

– Генри! Что-то случилось?

Дженову, видимо, встревожило выражение его лица. Он рассказывал ей об инциденте с землей, на которую претендовал Болдессар, но король пожаловал ее Генриху. Все же у него возник вопрос, не физическая ли близость с Дженовой помогла ей лучше понимать его тайные эмоции, или же он утратил способность скрывать свои истинные чувства.

– Миледи, вы должны простить нас с лордом Болдессаром. Мы слишком увлеклись… лондонскими воспоминаниями.

Болдессар издал звук, похожий на всхрап. Дженова покосилась на него и обратилась к Генри.

– Лондон далеко, лорд Генри, – сказала она хмурясь. – Не лучше ли вернуться к настоящим событиям?

Генрих склонил голову. От ее упрека у него слегка подрагивали губы. Дженова не знала, что ее строгость лишь вызывает у него желание целовать ее до тех пор, пока она не улыбнется.

А может быть, и догадывалась об этом, ибо, когда повернулась к Алфрику, ее щеки пылали.

Генрих подмигнул Рафу. Тот захихикал. Агета рассердилась. Молодая женщина не любила его, единственная из фрейлин Дженовы, она не испытывала к мальчику нежной привязанности. Интересно, знала ли она, что он и ее госпожа – любовники? Может, ей это не нравилось. Может, она предпочитала Алфрика, если преданные взгляды, которые она на него то и дело бросала, что-нибудь да значили. Оставив Агету в покое, Генрих переключил внимание на стол и обнаружил, что за ним наблюдает леди Рона.

Она не просто наблюдала, но пыталась флиртовать.

Генрих поднес к губам кубок, отхлебнув еще немного вина, и задумался, что бы все это могло значить и стоит ли ему предпринимать какие-либо ответные действия. Будь он сейчас дома, при дворе, то назначил бы ей тайное свидание. Через час или около того она уже лежала бы в его постели нагая, разметав по простыням свои прекрасные золотистые волосы. Но то, что возможно при дворе; неосуществимо в Ганлингорне. Здесь, в Ганлингорне, она стала бы для него еще одним осложнением.

Генрих задумчиво смотрел на нее сквозь полуопущенные ресницы.

Внешне Рона весьма походила на своего брата Алфрика, оба были гораздо привлекательнее своего отца. Вероятно, пошли в мать. Бедная женщина. Генрих слышал, что причиной ее смерти стало жестокое обращение с ней Болдессара. Генрих считал, что проницательный ум отца унаследовала из них двоих, сына и дочери, Рона. Алфрик предпочитал добиваться желаемого меланхоличными взглядами и кислым выражением лица. В другое время Генриха позабавило бы недовольство Алфрика, омрачавшее его черты каждый раз, когда Дженова улыбалась Генриху, но сегодня у него не было настроения веселиться.

Рона по-прежнему не сводила с него темных глаз, глядевших на него украдкой из-за кромки поднятого к лицу кубка. Когда она улыбалась, внешние уголки ее глаз слегка приподнимались. Судя по всему, сейчас она улыбалась и, улыбаясь, потягивала вино. Выражение ее лица было хорошо знакомо Генриху. Даже слишком хорошо. Оно говорило: «Я твоя, если ты меня хочешь».

Правда, леди Рона была незамужней, а его внимания обычно добивались либо жены, которым наскучили мужья, либо женщины, желавшие узнать, так ли он хорош в постели, как о нем рассказывали. Болдессар в отличие от большинства отцов не очень-то дорожил честью дочери. С темными глазами и белой кожей, она была обольстительна, и тело ее под богато расшитой одеждой имело крепкие, округлые формы. Неизвестно, как отреагировал бы на нее Генрих в Лондоне. Но это был не Лондон, это был Ганлингорн. А главное – Генрих не хотел ее.