Фаворит. Том 2. Его Таврида - Валентин Пикуль

– Вы разорите нас! – воскликнул маркиз Жюинье.

– Мы согласны вместо конопли продавать флоту Франции пеньку, выделанную из той же конопли. Три рубля пуд!

– С вами трудно разговаривать, – сказал Корберон.

– А мне каково? Я ведь в этих делах не смыслю…

Все он смыслил! Иначе бы и не разговаривал. Но тихое возвышение Завадовского уже начинало разъедать его душу. А придворные исподтишка наблюдали за ним. Потемкин знал, что его не терпят, и, сохраняя важность, ему присущую, поглядывал на вельмож с высокомерием, как господин на вассалов. Однажды он навестил сестру Марью Самойлову.

– Гриша, – запричитала бабенка, – шептунов-то сколько. Обманывают тебя, да еще и осмеивают… Что ж ты добрых людей не собрал, одних врагов нажил? Да оглядись вокруг и уступи… Неужто все мало тебе?

– Деньги – вздор, а люди – всё, – отвечал он. – Ах, Маша, Маша, сестреночка славная… Ее можно и оставить. А на кого дела-то оставлю?

Потемкин всюду начал открыто высказываться, что Россия не одним барством сильна, что нельзя упования викториальные возлагать едино лишь на дворянство.

– Пришло время открыть кадетские корпуса для детей крестьянских и сиротинок солдатских, пусть будут офицеры плоть от плоти народной… Рано мы забыли Ломоносова, рано!

По чину генерал-адъютанта, неделю он провел во дворце, навещая Екатерину. Однажды сказал ей:

– А дешперация-то у тебя уже не та, что раньше!

– Дешперации более шибкой не требуй, ибо дел стало невмоготу…

В караул Зимнего дворца заступила рота преображенцев. И заявился к нему Гаврила Державин – не зван не гадан.

– Чего тебе? – спросил Потемкин.

Стал поручик говорить о заслугах своих. Печалился:

– А именьишко мое под Оренбургом вконец разорено.

– Покровителя, скажи, имеешь ли какого?

– Был один. Да его Петька Шепелев шпагой проткнул. Это князь Петр Михайлович Голицын.

Потемкин омрачился. Скинул с ног шлепанцы.

– «Приметь мои ты разговоры…» Как дале-то у тебя?

Державин стихи свои читал душевно и просто:

Приметь мои ты разговоры,

Промысль о мне наедине;

Брось на меня приятны взоры

И нежностью ответствуй мне…

Представь в уме сие блаженство

И ускоряй его вкусить:

Любовь лишь с божеством равенство

Нам может в жизни сей дарить.

Потемкин расцеловал поэта с любовью.

– Слыхал? – спросил он Рубана. – Вот как надо писать. А ты, скула казанская, – повернулся он к Державину, – чего пришел? Или в полковники метишь?

– Да мне бы чин не повредил, – сказал Державин. – Опять же, если супругу сыскивать, как без чина к ней подойдешь?

– Будешь полковником… я тебя не оставлю.

Когда указ вышел из типографии Сената, Державин глазам своим не верил: стал он коллежским советником, что по «Табели о рангах» и соответствовало чину полковника.

Но дни Потемкина были уже сочтены.

* * *

Разом опустела его приемная, которую раньше наполняли люди и людишки, ищущие его милости, как собаки ласки, – это признак недобрый. Вот и сегодня навестили только два дурака, конъюнктур придворных не разгадавшие. Один дурак высказал дурацкое мнение, что он благороден и лишь потому беден.

– Не ври! – сочно отвечал Потемкин. – Еще не всякий бедняк благороден и не каждый богач подлец. Убирайся вон!

Второй просил у светлейшего вакантного места.

– Вакансий свободных нет, – сказал Потемкин. – Впрочем, повремени: скоро мое место освободится, так ты не зевай…

В разгар лета, желая испытать крепость чувств к нему Екатерины, Потемкин размашисто вручал ей прошение об отпуске:

– Слышано, что где-то Тезей оставил какую-то Ариадну. Но еще не приходилось мне читывать, чтобы Ариадна оставила своего Тезея… Воля твоя, матушка! Отпусти ради отдыха.

Екатерина проявила колоссальную выдержку.

– Ты надолго не покидай нас, – сказала она.

Это ошеломило Потемкина. Утопающий, он вдруг начал цепляться за последние обломки своего разбитого корабля:

– В подорожной прошу указать, что еду не микстуры пить, а ради инспекции войск в губернии Новгородской.

Он уехал, а при дворе началось безумное ликование: «Ура! Нет больше светлейшего, а Петя-то Завадовский – скромница, он из темненьких, мухи не обидит… Золотой человек! Матушка небось знает, на кого ей уповать». Завадовский торопливо вселился в покинутые Потемкиным дворцовые апартаменты, стал передвигать мебель, нанял для себя учителя игры на арфе. А дабы чувствовать себя уверенней, собирал возле себя недругов Потемкина, и они порочили князя всячески. Но Гришка Орлов конфидентом его не стал.

– Чего радуешься? – грубо сказал он Завадовскому. – Или возомнил, что таким, как ты, замены не сыщется? Так будет замена. Где взвод побывал, там и батальону место найдется. Ты на арфе играй, играй. Доиграешься…

Перед отъездом в Берлин граф Румянцев-Задунайский предостерег Екатерину относительно Безбородко:

– Хотя и умен, как цыган на лошадиной ярмарке, но ты его прижучь. Сладострастию предан безмерно, женщин любит до исступления, за девку штаны свои заложит.

– Да какой девке нужна эта уродина?

– Пробавляется любовью по вертепам.

Для Екатерины это была новость:

– Безбородко допущен до дел иностранных, секретных. Ты уж не пугай меня, скажи прямо: продажен он или нет?

– Увы, матушка, продажен.

– Уловлен хоть раз был? На чем попался?

– На войне патенты офицерские за деньги продавал. При армии на Дунае расплодил офицеров столько, что капитаны на запятках карет ездили, а поручики мне сапоги чистили.

– Плохо, что ты подсунул мне Безбородко, не предупредив. А теперь он в тайны политики Кабинета проник. Послы же иноземные, сам ведаешь, так и рыщут, кому бы взятку сунуть. Выход один, – сказала Екатерина, не желавшая расставаться с Безбородко, – завалить его золотом по самое горло, чтобы он, жук, в подачках от иностранных дворов не нуждался.

– А где ты денег возьмешь столько?

– На других экономить стану, – отвечала Екатерина…

В первую очередь она экономила на сыне. В свадебную поездку императрица снабдила его столь скудненько, что Павел над копеечкой трясся. Правда, она вручила Румянцеву большой сундук с дорогими подарками, но тот Павла к нему не допускал:

– И ключа не дам! Раздать-то все можно…

Впрочем, стоило кортежу Павла пересечь границу, как он был встречен генералами Фридриха и с этого момента пруссаки честно и щедро расплачивались за все расходы жениха…