За Русь святую! - Николай Андреев

А назавтра его вызвали к ректору. Благодаря безупречной репутации и в особенности личности, авторитету и заслугам отца Сашу Керенского оставили в университете. Но — «сослали» в отпуск к семье. Тогда юный бунтарь невероятно гордился этим — ровно до того момента, как прибыл домой. Отец Саши был невероятно расстроен выходкой сына. Федор Керенский легко доказал, что бунтарю вряд ли полностью известно положение народа, его проблемы, чаяния, желания. А чтобы сделать что-либо полезное для страны, надо прилежно учиться, стремиться к знаниям, к труду — а не к бунтарству и позерству. Саша легко согласился с этими доводами, начав твердить, что мало знает русский народ с его сермяжной правдой… К сожалению, он так никогда до конца и не узнал своего народа и его повседневной жизни. Но главное — не мог полностью разобраться в условиях «обстановки канатоходца», когда судьба режима висит на волоске…

— Итак, Александр Федорович, — Львов продолжал разговаривать с Керенским далеко за полночь, когда «братья» и «сестры» уже разошлись, — сегодня, похоже, произошел знаменательный разговор, не правда ли?

— Все так, Георгий Евгеньевич! Но надо еще очень много сделать, прежде чем то, о чем мы говорили этой ночью, претворится в жизнь. Могу заверить, что примерно то же самое обсуждается и в других ложах. Мы все готовимся сделать последний, решительный шаг на пути к преобразованию нашей страны. Россия заслуживает демократию, правление народа, а не только одного маленького, недоразвитого класса, будь то аристократия или пролетариат. Пусть марксисты утверждают что угодно, но как может жалкая горстка рабочих управлять всем трудовым населением? А еще есть же и интеллигенция, и дворянство, и буржуазия! Решительная глупость — стараться привнести идеи марксистов в Россию, на совершенно не подходящую для этого почву.

— Ах, Александр Федорович, увольте меня от проповедования идей этих циммервальдцев-пораженцев! Земгор и так полнится шепотками о возможности сепаратного мира…

— Никакого сепаратного мира, ни при каких условиях! — Керенский, похоже, снова входил в демагогический угар. — Мы закончим войну, унесшую столько жизней нашего народа, и закончим победой! Но, к сожалению, при сегодняшнем режиме добиться этого невозможно. Да, невероятно опасно устраивать революцию во время войны, она может и навредить. Но мы, объединенные великой целью, не допустим вреда России, я обещаю это, Георгий Евгеньевич.

— Хорошо. Тогда позвольте откланяться. Завтра мне предстоит невероятно трудный день…

Тяжелые труды предстояли не только масонам и Львову. Александр Васильевич Колчак писал своей любимой Анне, какое предложение ему пришло от Кирилла Владимировича, строки полнились любовью и ожиданием грядущей бури, которая окажется кровавой, словно Золотой рог во время осады Порт-Артура.

Карл Густав Маннергейм старался выбить отпуск, чтобы поскорее приехать в дорогой и любимый Петроград. Письмо Великого князя внесло смятение в его душу, и барон хотел выяснить, так ли чудовищна обстановка в столице.

Антон Иванович Деникин хмурился, глядя на огарок свечи. Его терзали тяжкие думы насчет будущего России. Да, нынешний режим, быть может, из самых худших, что когда-либо видела Россия. Но что, если после его падения случится все то, о чем писал Великий князь Кирилл? Ведь Деникин давал присягу на верность царю и Отечеству. А клятва офицера стоила едва ли не меньше его жизни.

И еще многие и многие люди метались в своих постелях, силясь уснуть, надеясь утром проснуться и узнать, что все хорошо, что война закончена, что призрак крови и разрухи, призрак революции отступил от России. Но, к сожалению, это были лишь надежды…

Четвертые сутки пылают станицы,

По Дону гуляет большая война.

Не падайте духом, поручик Голицын,

Корнет Оболенский, налейте вина.

За павших друзей, за поруганный кров наш,

За все комиссарам отплатим сполна.

Поручик Голицын, к атаке готовьтесь,

Корнет Оболенский, седлайте коня.

А воздух Отчизны, прозрачный и синий,

Да горькая пыль деревенских дорог.

Они за Россию, и мы — за Россию.

Поручик Голицын, так с кем же наш бог?

Напрасно невесты нас ждут в Петербурге!

И ночи в Собранье, увы, не для нас.

Теперь за спиною окопы и вьюги,

Оставлены нами и Крым, и Кавказ.

Над нами кружат черно-красные птицы.

Три года прошли как безрадостный сон.

Оставьте надежды, поручик Голицын:

В стволе остается последний патрон.

Подрублены корни, разграблены гнезда,

И наших любимых давно уже нет.

Поручик, на Родину мы не вернемся:

Встает над Россией кровавый рассвет.[9]

Жутко мело с самого утра. Февральское солнце, которое должно сверкать в предвкушении скорой весны невероятно ярким светом, совершенно невозможно было разглядеть за хлопьями снега, бешено летающими по городу. Сизов-Романов с каждым завыванием ветра, словно желавшего превзойти во всем волчий вой, кутался в соболиную шубу.

Все утро и всю дорогу до оговоренного места встречи с Георгием Евгеньевичем Львовым Сизов думал, как завести разговор, как вернуться к теме переворота. И как дать понять, что даже в случае падения монархии будущие правители страны могут положиться на третьего в очереди претендента на российский престол? Да, это была задача очень трудная, почти что невозможная. Но — почти. Много раз перед Сизовым вставали «невозможные задачи», в решение которых уже потеряли веру. Завербовать преданного враждебного режиму человека, организовать устранение двойного агента… Спасти десантников из плена в горах под Пешаваром…

Отряд пленных солдат, захваченных афганцами в разное время, поднял мятеж. С голыми руками — они пошли в свой последний бой. Надсмотрщики не могли понять, как практически безоружные люди могут просто подумать о бунте, не то что уж решиться на его осуществление. Однако афганцы плохо знали, кто такие русские солдаты. А точнее, советские: на землю падали рядом, издавая последний вздох, полный ненависти к врагу, украинцы и белорусы, киргизы и русские, татары и грузины… А охрана лагеря, не в силах совладать с ними автоматным и пулеметным огнем, повернула пушки и ударила прямой наводкой. Но даже в смерти наши не сдались…

Позже об этом случае сложат потрясающе красивую песню, но — позже, а тогда…

Едва поступили сведения о случившемся, началась подготовка операции по спасению людей из подобного лагеря буквально по соседству. Жаль только, что начальство зашевелилось, лишь когда погибло несколько сотен людей. Но хорошо, что хотя бы взялись за это. Составление плана полностью легло на плечи Сизова: все или просто отказывались взяться, или перепоручали другим, вот так и дошли до Кирилла Владимировича. Подробности операции даже после развала Союза оставались засекреченными, но результат был налицо: наши пленные солдаты были освобождены. А на одном из многочисленных кладбищ появились свежие могилы, в которых лежали «погибшие при исполнении» спецназовцы. Свобода оказалась оплачена кровью людей, у которых тоже были родственники, дети, близкие. Но говорить о тех героях, что заплатили жизнью за счастье других, было нельзя. Ни о горьких поражениях, ни о многочисленных победах, в том числе и на «теневом фронте», не любили говорить, ставя гриф «Для служебного пользования». Хотя народ должен был знать своих героев и своих предателей в лицо. Но — не знали…