Посмотри на меня - Маша Трауб

Он схватил ее за руку и провел в бабушкину комнату, показав на аккуратные папки с документами.

– Что мне с этим делать? – спросил он.

– Как что? Владеть. Или продай то, что считаешь ненужным, и живи на эти деньги. Занимайся творчеством. – Ее фирменная улыбка впервые оказалась уместной.

А потом у Виталия наступил провал в памяти. Он не помнил, что было дальше. Помнил, что проснулся рядом с Леной, в одной кровати. Лена слегка подхрапывала. От нее не очень хорошо пахло – то ли рыбой, то ли еще чем-то кислым и горьким одновременно. Виталий хотел еще подремать. Он сдвинулся ниже, чтобы не чувствовать Ленин запах, перевернулся на другой бок, но сон ушел. Помимо Лены и запаха еще что-то было не так. Он спал в пижаме. Всегда. Как приучила бабушка: непременно укрыться по шею и сложить руки поверх одеяла. Только так. Даже с Ингой он засыпал, натянув на себя штаны. А она, хохоча, надевала его футболку. Или наоборот. Она могла уснуть в его штанах, а ему доставался лишь верх.

– Если ты меня обнимешь, мы оба будем одетые, – говорила Инга и тут же засыпала. Она могла уснуть мгновенно. Он еще долго лежал, смотрел на нее, вспоминая, что было еще каких-то десять минут назад, и не понимал, как такое вообще возможно. Она находилась в полной его власти. Инга во сне казалась сущим ребенком: тихонько посапывала, раскидав руки за головой.

Сейчас он лежал голый. Виталий осторожно, чтобы не разбудить Лену, встал и пошел в ванную. Долго тер себя мочалкой. Стоял под холодной водой, пытаясь вспомнить, что произошло вечером. Кажется, Лена принесла бутылку ликера. И ликер Виталию понравился – сладкий, густой. Он пил с удовольствием. Лена смеялась – ему опять понравился женский напиток.

Виталий сварил себе яйцо, как делал всегда, каждое утро. Как-то Инга, подскочив раньше него, сделала омлет. Но он достал маленькую кастрюлю и положил в нее яйцо. Омлет он не ел – ему не нравилась консистенция.

– Ну а кому я столько нажарила? – удивилась Инга.

– Я люблю обычное, вкрутую, или яичницу, – ответил Виталий.

– И он еще смеялся над моими вкусовыми странностями! – рассмеялась Инга и съела двойную порцию омлета.

– Ты не лопнешь? – в который раз удивился Виталий. Завтрак в виде одного яйца и чашки кофе он впихивал в себя с трудом. Бабушка приучила съесть хоть что-нибудь. Нельзя совсем без завтрака.

«У тебя будет гастрит», – тревожно говорила бабушка, и он заставлял себя съесть яйцо. Ради нее.

– Нет, не лопну, я проверяла, – рассмеялась с набитым ртом Инга, поперхнулась, закашлялась.

– Вы в детском саду или в пионерлагере разве перед едой не повторяли дружно: «Когда я ем, то глух и нем»? – Он стучал ей по спине.

– Я не ходила в детский сад и ни разу не была в пионерлагере, – все еще кашляя, по обыкновению хохоча до слез, ответила Инга.

– Повезло тебе. А я в садике страдал, потому что не понимал, что такое «инем». Не знал, как себя вести в этом состоянии. Успокоился, когда Маша Поливанова сказала мне, что надо говорить «глух не ем», а глухи – это такие птицы, – признался со смехом Виталий. Только с Ингой он смеялся, больше ни с кем. Только она могла вызвать у него глупую улыбку своей выходкой, смехом, дурачеством.

– О, а я думала, что голубцы из голубей делают, и отказывалась их есть, – воскликнула Инга.

– Ага, а докторскую колбасу – из докторов, – рассмеялся в ответ Виталий.

– Да! Точно! – Инга с восторгом включилась в игру. – А еще торт «Птичье молоко»! Мама его доставала какими-то немыслимыми усилиями, специально для моего дня рождения, а я не смогла есть и проплакала весь вечер. Мне казалось, что бедных птичек ловят и выжимают из них молоко. Но не как из коровы, из вымени во время дойки, а каким-то жутким способом. Выкручивают, как белье после стирки. Ведь торт был редким и очень дорогим. До сих пор не могу его есть. И еще я думала, что туалетную воду нужно использовать для туалета. Мама плакала, когда я целый флакон залила в бачок. Пахло и вправду очень вкусно. Мама, каждый раз, смывая воду, заливалась слезами.

Потом они вспоминали и «красавицу Икуку» вместо «и кубку», и «тачанку-растачанку» вместо «ростовчанки» и «клопа», который слышался вместо «пуркуа па». И еще тысячу других примеров. Виталий не помнил, чтобы так когда-нибудь смеялся, и был благодарен за это Инге. За одно это.

Он решил сварить себе яйцо почти вкрутую. Шесть минут умножить на шестьдесят – нужно досчитать до трехсот шестидесяти. Смотрел, как яйцо бурлит и стучится о края маленькой кастрюли, которую бабушка называла «яичницей». Эта кастрюля использовалась только для варки яиц и ни для чего больше. Виталию надоело считать. Сорвал с плиты и поставил яйцо под холодную воду. Получилось всмятку. Он достал подставку, водрузил на нее яйцо и аккуратно срезал ножом верхушку. Улыбнулся, представив, что бы в этот момент сказала Инга.

– Ой, ну перестань! Не собираюсь мыть посуду! – кричала она, когда Виталий перекладывал купленную в магазине еду из контейнера на тарелку и накрывал стол – приборы, салфетки.

– Я сам помою, – отвечал Виталий.

– Возьми нож, пожалуйста, – умолял он, когда Инга сидела, задрав на стул одну ногу, нанизав котлетку на вилку и чуть ли не размахивала ею, рассказывая какую-то очередную историю.

– Не хочу, – отвечала она.

– Ты пещерный человек, – говорил он.

Удивительно, но то, что его всегда раздражало в других – пренебрежение к правилам этикета, приборам, поведению за столом, в Инге завораживало. Она умела руками есть настолько красиво, что не требовались никакие приборы. И она умела есть вкусно. Так, что у Виталия, когда он смотрел на нее, тут же разыгрывался дикий аппетит.

– Ты хотя бы жуешь? – беспокоился он, глядя, с какой скоростью она поглощает ужин.

– Не-а, – отвечала она и опять хохотала.

Инга заставляла его смеяться. Одного этого ему бы хватило, чтобы чувствовать себя живым, быть с ней постоянно. Ради того, чтобы хоть иногда смеяться. С ней.

Виталий съел яйцо. Решил сварить кофе так, как варила ему бабушка, – не на воде, а на молоке. Кофе – всего ложка, сахара – много, две полные. Следить, чтобы молоко не убежало из турки. Убежало, да и вкус все равно показался другим.

Лена появилась, когда Виталий уже сел за работу.

– Все хорошо? – спросила она.

– Да, спасибо, – ответил он, не отрываясь от чертежа.

Лена ушла. Он не заметил как.

Потом она пропала. Он даже был рад ее отсутствию. Успел закончить в срок заказы. Никто не отрывал, не звонил. Нет, мать звонила еще несколько раз. Уточняла, не передумал ли он. Поскольку он не помнил, о чем должен был думать и передумывать, честно отвечал «нет». Мать, когда звонила, была нетрезва. Он бы и дальше жил так. Его все устраивало. Наконец он понял, как хочет проживать каждый день. Перестал бриться. Много работал. Выходил только в магазин за самым необходимым. Не помнил, когда засыпал, когда просыпался. Из счастливого небытия его вывел дверной звонок, гудящий долго, настойчиво. Виталий прекрасно слышал, но решил не открывать. Надеялся, что тот, кто звонит в дверь, уйдет. Но этот кто-то надавил пальцем на звонок и не отпускал.