Приют охотника - Дейв Дункан

– Совершенно верно, – согласился я. – Все покровы невежества и обмана спадают со временем.

Актриса вспыхнула – наша угроза не осталась незамеченной. Ее губки-бутончики разошлись, обнажив маленькие, но острые зубки. Я улыбнулся, и Гвилл тоже попробовал, но у него слишком текло из носа и глаз. Ее татуировки никуда не могли деться. Скорее всего она принимает мужа в полной темноте, ссылаясь на естественную для воспитанницы обители застенчивость. Вряд ли он сможет долго оставаться бургомистром Бельхшлосса, если станет известно, что он женат на шлюхе.

Не замечая нашего безмолвного разговора, он обнял ее.

– Замечательная история, и рассказано прекрасно, ангел мой! Как насчет глотка вина в ознаменование твоего успеха? Эй, трактирщик, у тебя есть вино?

Фриц немедленно вскочил.

– Ну конечно, майн герр! У меня есть великолепное красное из монастырских виноградников Абайлы и еще белое с гор над Полуппо. Сладкое и молодое, майне герр, и хранил я его в прохладном месте.

Ха! В этих северных краях, тем более в глухих сельских тавернах вино может быть только слишком старым и прокисшим. Южнее, в Фюртлине, виноделы научились разливать вино по стеклянным бутылкам, в которых оно может храниться годами, но в «Приюте охотника» о таких секретах еще и слыхом не слыхивали. Впрочем, округлость купеческого брюшка говорила о том, что с пивом он знаком гораздо лучше, чем с вином.

Чтобы не отставать, старая дама тоже потребовала себе сладкого пирога. Фрида следом за братом поспешила на кухню исполнять заказ. Я встал и подошел к камину наполнить свою кружку из медного кувшина. Мне не терпелось прочитать записку в кармане, но меня смущало множество обращенных на меня глаз.

Когда я возвращался на место, нотариус одарил меня взглядом злобного хорька:

– Вы усугубляете свое преступление!

– Если мне предстоит сдохнуть как собака, этого наказания хватит и на десяток таких проступков.

– Только не вините потом меня в своих неприятностях!

Я сделал большой глоток и собирался уже было вытереть губы рукавом, но передумал, опасаясь подцепить какую-нибудь гадость. Потом обратил внимание на этого зануду. Он был не из тех людей, которыми я восхищаюсь, – ничтожество, рядящееся в тогу закона и полагающее, что это добавляет ему величия. Взгляд его метался как муха, старательно уклоняясь от встречного взгляда, его длинный нос украшали прыщи и угри, плечи ссутулились лет этак на десять раньше, чем им полагалось бы.

– Это еще почему? Кто, как не вы, назначили себя моими судьями?

Он покраснел до корней волос; правда, я этого не видел: берет мешал.

– И вовсе не я! Я только позволил себе высказать точку зрения, согласно которой ни одна из известных мне окрестных администраций не претендует на право юрисдикции в этом гм… населенном пункте.

– Ну да, и поэтому вы присвоили это право себе. – Я сделал еще глоток. Горячее пиво обожгло мне горло, разом прогрев от макушки до пяток, но мне было не до наслаждения этим теплом.

– Боги судят людей, и им все ведомо, – убежденно произнес законник. – Однако прямые свидетельства их всеведения редки, – добавил он после некоторого размышления.

Я заметил, что ветер завывает уже не так громко и что мох на полу уже не шевелится, а ставни почти перестали хлопать. Погода в горах Гримм капризна, порой достаточно и часа, чтобы произошли перемены к лучшему. Конечно, буран мог и утихнуть, но холод и снег никуда не делись и ждали меня за дверью.

Тяжелые шаги означали возвращение нашего хозяина с глиняным кувшином и двумя маленькими кружками. Пока купец изучал оттиск на воске, которым был запечатан кувшин, и все глаза обратились в его сторону, я торопливо развернул записку и прочел: «Ключ от конюшни на балке над дверью». Я быстро спрятал записку и допил остаток из кружки. Фриц все еще стоял спиной ко мне.

Ну что ж. Если я еще смогу передвигаться после того, как он со мной разделается, конюшня может быть сравнительно неплохим убежищем от непогоды. Но за мной останутся следы. Я не смогу положить ключ на место, не оставив дверь за собой незапертой, так что утром он меня обнаружит. Нет, не пойдет.

Я решил, что мне стоит подумать лучше над тем, как ответить на небылицы Марлы. По меньшей мере один человек подал мне намек в последние несколько минут.

Купец объявил, что вино вполне приемлемо. Личико актрисы скривилось, когда она пригубила его, но и она согласилась, что вино изысканно. Старая дама вежливо предложила ей кусок своего пирога. В камин подбросили еще дров. Публика приготовилась слушать.

– Не хватит ли на сегодня с нас рассказов про Междуморье? – предложил старый солдат. – Расскажи-ка нам историю про какое-нибудь другое место, майстер Омар!

– Именно это, капитан, я и собирался делать. Фрау Марла рассказала нам историю чудесного спасения. Я поведаю вам об избавлении другого рода. Итак, слушайте, майне дамен унд геррен, я начинаю рассказ про Бога, Который Не Говорил.

В правление Великого эмира Мустафы Второго столица его островного эмирата славный город Альгазан процветал, как никогда прежде, – на зависть всему миру. Корабли его доплывали до берегов, о которых знали раньше разве что из легенд, и торговали роскошными тканями, благовониями, нефритом и жемчугом, рабами и пряностями, маслами и духами, самоцветами, изделиями искусных мастеров и резной слоновой костью. Цари и короли стекались сюда подивиться на блеск и великолепие дворцов и парков, купцы со всего света торговали на его базарах, сотни богов проживали в его храмах. И не было ему соперников на трех океанах, ибо ни дерзкому царю, ни пирату не одолеть было его флотов и армий.

Но не все улицы его были вымощены мрамором, и не все жители его обитали во дворцах. Мужчины и женщины дюжины народов теснились в трущобах и доходных домах, в зловонных переулках, где не ступала нога богатеев. Ибо столетиями стекался народ в Альгазан: кто в поисках богатства, кто – спасаясь от преследований, кто – просто по велению своего бога. Редко кто достиг процветания; большинство погрязло в нищете. Их потомки так и остались на задворках – целые кварталы чужеземцев, не смешивавшихся с местным населением, лишенных преимуществ гражданства. Альгазанийцы второго сорта, хотя в открытую преследовали их редко. То, что эти иноземцы вытворяли друг с другом, было похуже.

Одним из них был юноша по имени Дусс – альгазаниец по рождению, но не по закону. Его кожа и волосы были светлее, чем у местных, не говоря уж об акценте. В день, о котором я поведу свой рассказ, он стоял еще на пороге зрелости. Он часто проверял свой рост по отметинам на дверном косяке, и в те редкие минуты, когда поблизости случалось зеркало и не было посторонних глаз, он внимательно обследовал свою верхнюю губу – скорее потешаясь над собственным оптимизмом, нежели в надежде увидеть что-то стоящее. Был он крепкий и здоровый, что странно – учитывая условия квартала, в котором жил. Темные глаза его были быстры и живы; он улыбался чаще, чем можно было ожидать, и те немногие взрослые, кто обращал на него внимание, были о нем неплохого мнения.