Его глазами - Эллиот Рузвельт

После завтрака Черчилль, его адъютант и Гарриман ушли; вскоре прибыл генерал Эйзенхауэр. За последнее время я встречался с ним один или два раза и знал, что он был болен; но сегодня он выглядел лучше. До прихода к нам он позавтракал с Маршаллом и Кингом и, придя, сразу приступил к докладу о ходе войны в Африке. Отец слушал его с интересом. Эйзенхауэр рассказывал о трудностях снабжения при наличии лишь одной одноколейной (и притом не слишком современной) железной дороги, идущей вдоль побережья. Шоссейные дороги также мало облегчали положение.

— Какие-нибудь осложнения со стороны нацистских агентов? Не ощущается ли угроза со стороны Испанского Марокко? — спросил отец.

— Мы следим за ними, сэр. Они еще ничего не пытались сделать и, как мне кажется, вряд ли будут пытаться.

— Вас, вероятно, беспокоит немало политических проблем, — заметил отец. Генерал только улыбнулся в ответ. Хоть он этого и не сказал, но у него на лице было написано: «У меня от них болит голова». Далее он рассказал о сопротивлении, с которым нашим войскам приходилось сталкиваться на участках Гафзы и Тебессы. В те дни мы еще только начинали учиться воевать, а противник сопротивлялся ожесточенно.

— Трудно приходится, насколько я понимаю, — сказал отец, выслушав Эйзенхауэра.

— Да, сэр. Тяжелая работа.

— Так как же будет? Каковы ваши расчеты?

— Простите, я не понимаю.

— Сколько времени вам нужно, чтобы покончить с этим делом?

— Разрешите мне одно «если», сэр.

Отец рассмеялся.

— Если погода будет мало-мальски сносной, к концу весны мы их всех загоним в мешок или сбросим в море.

— Что означает «конец весны» — июнь?

— Возможно, еще к середине мая. Июнь — это крайний срок.

Такие темпы показались мне необычайно быстрыми. Отец, видимо, тоже был доволен.

Часов в пять зашел на несколько минут вкрадчивый, учтивый Мэрфи. Эйзенхауэр и отец обсуждали с ним только один вопрос — политику в отношении Франции. Мэрфи стремился убедить отца в достоинствах Жиро, в том, что он очень способный администратор и вообще идеальная для американцев кандидатура. Несколько минут я присутствовал при разговоре, а потом отец кивком головы разрешил мне удалиться, и я ушел.

Объединенный совет начальников штабов должен был представить премьер-министру и отцу доклад о результатах своих совещаний, состоявшихся после завтрака; поэтому я направился к парадной двери, чтобы встретить членов Совета. Черчилль явился на несколько минут раньше назначенного срока, ведя за собой трех английских офицеров; он хотел представить их отцу до совещания, назначенного на 5.30. Я провел их к отцу. Это были генерал Александер, главный маршал авиации сэр Артур Теддер и генерал сэр Гастингс Исмэй из министерства обороны. Теперь, точно так же, как и в Арджентии, на каждого из наших штабных офицеров приходилось чуть ли не по два английских советника.

Генерал Александер прилетел прямо из своего штаба в Западной пустыне,[5] где он руководил операциями по преследованию Африканского корпуса Роммеля. У англичан он был, пожалуй, самым одаренным из командующих. Одетый в полевую форму, небритый, загорелый и усталый, он выглядел как суровый целеустремленный воин. Кратко, но содержательно он рассказал об ударах английского молота, которые гнали гитлеровцев к американской наковальне, поджидавшей их в центральной части Северной Африки.

Воспользовавшись моментом, когда внимание отца было чем-то отвлечено, я шепнул ему на ухо:

— Папа, насколько я понимаю, на этих штабных совещаниях на каждого английского офицера должен приходиться соответствующий американский офицер?

— Да.

— Они привезли Теддера. Почему же здесь нет Спаатса?

— А ведь верно — почему? Пойди разыщи Хэпа Арнольда и попроси его возможно скорей вызвать сюда Спаатса, если только он может отлучиться с фронта.

Мой начальник «Туи» Спаатс прилетел спустя день или два и участвовал в последующих штабных совещаниях. Чтобы дать представление о том, как были организованы эти совещания, достаточно сказать, что среди участников совещания Объединенного совета начальников штабов, вызванных в тот день для доклада Черчиллю и отцу, было девять англичан и только пять американцев. Возможно, конечно, что наши начальники говорили вдвое больше. Не знаю — я не присутствовал на этом совещании.

После полуторачасовой беседы с Объединенным советом начальников штабов отцу пришлось заниматься делами еще полчаса, так как к нему пришли Аверелл Гарриман и английский министр транспорта военного времени лорд Лезерс. Это был один из тех визитов, на которые по плану отводилось «всего пять минут»; фактически он растянулся на тридцать пять.

Наконец, отец получил возможность выпить «старомодный» коктейль, который я ему приготовил.

— Как раз то, что мне нужно, — заметил он, удобно располагаясь на диване.

— Все идет хорошо?

— Как будто, как будто, — сказал он, улыбаясь какому-то воспоминанию.

— Что такое?

— На сегодняшнем совещании англичане подняли вопрос о Бирме.

Отец не спеша прихлебывал свой коктейль.

— Знаешь, Эллиот, нам и так не легко убеждать адмирала Кинга в необходимости перебросить какое-то количество тоннажа и десантных судов на атлантические театры — основные театры войны. Так вот, представь себе, как он отнесся к разговорам о Бирме. Он блестящий поборник интересов флота. «Войны выигрывает только флот. Поэтому планы флота — это лучшие планы; единственный морской театр — это тихоокеанский театр, и поэтому он должен быть главным театром». — Отец рассмеялся. — Он рассуждает не совсем так, но очень похоже.

— Папа, — сказал я.

— Да?

— У меня есть сюрприз для тебя. Он прибыл сегодня.

В комнату вошел мой брат Франклин. Произошла радостная встреча. Франклин служил офицером на эсминце «Мэйрант», участвовавшем в штурме Касабланки. Ему очень хотелось рассказать об этом, а нам было интересно послушать его. Вместе с нами рассказ Франклина слушали Маршалл и Эйзенхауэр, которые через несколько минут пришли к нам на обед. Разговоры о боях, об участии во вторжении и в последующих боевых действиях — тут мне тоже удалось вставить словечко — вызвали у отца чувство зависти, и он вспомнил, что во время прошлой войны он тоже побывал на фронте в качестве заместителя морского министра.

— Я и теперь поеду на фронт.

Маршалл и Эйзенхауэр переглянулись и продолжали есть.

— Ну, — настаивал отец, — что же вы молчите?

— Может быть, молчание — знак согласия? — вмешался мой брат.