Вепрь - Олег Егоров

— Сергей! — Пожал я его мощную руку. Бутылка вернулась ко мне, и я, как того требовал местный обычай в лице Виктора, пригубил.

— Народ сам знаешь какой, — продолжал мой собеседник. — Ровно ребенок народ: жабу соломинкой надует и давай друг дружку пугать. Странностей, однако, там хватает. Это — есть. Хотя, с другой стороны, красное туда возят в сельпо. Я сам и вожу. Такое, брат. Ну, давай, что ли?!

Бутылка «Зверобоя» опять перекочевала в его натруженные лапы с широкими ногтями, да там и закончилась. Ничего ровным счетом не понимая, я все же силился извлечь из его бессвязного повествования хоть какую-нибудь полезную для себя информацию.

— Участковый Колька Плахин был. Я с ним в «Пролетарии» когда-то дрался по малолетству. — Упомянув отчего-то участкового в прошедшем времени, собеседник затих.

— А Обрубкова знаете? — поинтересовался я кстати. — Гаврилу Степановича? Егеря тамошнего! Обрубкова!

— Обрубкова-то?! — Красномордый Виктор вдруг засуетился. — Да ты пробирайся к выходу, паря! Проскочишь станцию! Эй, там! Галантерея крашеная! Ты, ты! Скажи шоферу, чтоб тормознул у Березовой!

И точно, деревня Березовая упоминалась моим товарищем Губенко в качестве ориентира.

Водрузив на плечо рюкзак с пожитками, состоявшими теперь из бутылки «Стрелецкой», словарей, шерстяных носок и полукруга копченой колбасы, я подхватил также футляр с пишущей машинкой, после чего устремился вдоль автобусного прохода, наступая на мешки и баулы сельских граждан.

— Чесноком бы натерся! — запричитала мне вслед набожная старушка. — Упаси тебя святые угодники! Темнеет на дворе-то!

Водитель притормозил у обочины. Подчиняясь гидравлическому приводу, передняя дверь еле приоткрылась, будто не хотела выпускать меня в опасные сумерки. Провожаемый гнетущим молчанием, я спрыгнул в сугроб.

Осмотрелся я, когда автобус уже отъехал. По одну сторону дороги простиралась заснеженная равнина, по другую — чернели стволы деревьев. За краем равнины едва различались огни Березовой.

Согласно полученным от Губенко инструкциям, топать мне предстояло километров пятнадцать, и все — через лес. Темнело быстро. Я заковылял по скрипучему снегу в заданном направлении.

Через полчаса ходьбы дорога передо мной была уже почти не видна. Впереди она и вовсе терялась за сплошной завесой лапника. То и дело спотыкаясь, я пустился рысью. Кто знает, что такое, будучи городским жителем, очутиться ночью посреди незнакомого безлюдного леса, меня поймет. Оловянная луна, похожая на отцовскую медаль «За отвагу», звала на подвиг. Лишь на мгновение я задержался, чтобы восстановить дыхание. Свободной перчаткой смахнул пот и прислушался в надежде различить хоть какие-то звуки. Ничего. Исчерпывающая тишина окружала меня плотным кольцом.

Поддавшись панике, я помчался во всю прыть, какую позволяли мне заплечный груз и пишущая машинка. Такого ужаса я не испытывал, пожалуй, с самого детства. Скрип снега под моими утепленными ботинками пугал сильнее, чем перспектива заблудиться. Мне мерещилось, что кто-то настигает меня и обходит сбоку. Воображаемая опасность, надо сознаться, и прежде страшила меня больше реальной, так что, когда в отдалении послышался волчий вой, я заметно успокоился. По крайней мере, я был не одинок. Тогда я еще не знал, что именно пустыревские псы горазды задавать подобный концерт.

«И не спрашивай, по ком звонит колокол, — подумал я, задыхаясь, — ибо это — не колокол!» Дальше я бежал безостановочно. Потом, когда передо мной наконец открылось чистое поле, распространявшееся еще километра на два до самых Пустырей, я окончательно выбился из сил. И это оказалось очень не ко времени. Стоило мне, завидев освещенные окна дома на околице, перейти на шаг, как позади я услыхал уже не воображаемое, а вполне осязаемое сопение. Я оборотился и вздрогнул.

Со стороны леса, чуть наискось, озаренное луной, мчалось мне наперерез какое-то чудовище. Скоро я рассмотрел в нем исполинского секача. Окруженный снежной пылью, он шел, очевидно, в атаку, и встреча с ним не сулила мне никакой выгоды.

Инстинктивно стряхнув с плеча рюкзак и бросив машинку, я на последнем дыхании запрыгал по глубоким сугробам к Пустырям, в которых одних видел свое спасение. Мне удалось ненамного опередить свирепого зверя, и он по инерции пронесся мимо, с треском ломая корку наста.

Должно быть, я выиграл какие-то секунды, пока мой упорный преследователь разворачивался. Я почти достиг ближайшего дома, отделенного от меня сплошным дощатым забором, прежде чем снова разобрал за собой тяжелый храп. Впрочем, одолеть этот высокий забор я все равно был не в состоянии. Ресурсы мои давно израсходовались. Я упал в сугроб, успев только обернуться к смерти лицом. Уже теряя сознание, я увидел над собой покрытое седой щетиной рыло с нацеленными в меня изогнутыми клыками, когда грянул выстрел.

Потолок я исследовал самым тщательным образом. В подобных обстоятельствах важно ничего не упустить. Даже если ноет бедро и башка трещит, не позволяя сосредоточиться на занятии. Тес, потемневший от копоти, местами был подточен жучком. Не знаю, что он хотел сообщить, но труд его пропал напрасно. Самый авторитетный специалист по мертвым языкам сдался бы, я уверен, разгадывая причудливые руны короеда. В левом верхнем углу паучок сушил муху на подоле кружевной паутинки. Муха, как успел я подметить, и так уже достаточно высохла. Верно, паучок был гурман и предпочитал мух какой-нибудь особенной засушки. А может, и не было давно никакого паучка. Я его, во всяком случае, не видел. Может, он отошел в туалет и сгинул там по недоразумению.

Про туалет я подумал не случайно. В сущности, мысль о нем витала в воздухе с тех пор, как я очнулся.

— Желаете в уборную? — прозвучал сбоку от меня участливый и вместе насмешливый голос.

Притворяться далее спящим, разглядывая сквозь прикрытые веки потолок обетованный и соображая, на каком я свете, больше не имело смысла. Я повернул голову, любопытствуя взглянуть на ясновидца. Перед кроватью на стуле сидела прямая худенькая девушка лет восемнадцати-двадцати. Ее прямота выражалась в собственно посадке, во взгляде и в самом вопросе. Она была привлекательна и даже более чем. Медно-рыжие волосы обрамляли высокий лоб, из-под которого меня изучали умные карие глаза. Лицо было бледным, но не болезненным, а такого оттенка, что свойствен почти всем рыжим от природы. Прямой нос с тонко очерченными ноздрями обращал на себя внимание прежде всего тем, что средь сельских обитателей такой нос отчего-то крайняя редкость, хотя в кино нашем колхозники часто встречаются именно с подобными изящными носами. Рот девушки был великоват, зато смеялась она, обнажая вместе оба ряда зубов, и они того стоили. Прямые и ровные, эти зубы вряд ли ведали о существовании стоматологов. Словом, девушка смутила меня вопреки моей репутации отъявленного нахала.

— Что вы здесь делаете? — спросил я отрывисто.

— С бабушкой живу, — отвечала незнакомка. — Она слепая. Но мы пока справляемся.

Только теперь я заметил у окна завернутую в клетчатый плед седую старуху. Старуха, постукивая спицами, вязала что-то шерстяное. Видел я ее лишь в профиль, но уже один этот профиль внушал робость и почтение. Подобные высокомерные профили украшают холсты придворных мастеров.