Эдит Пиаф - Николай Надеждин

Андреа закрыла глаза. Она еле сдерживала слезы, но про себя решила – надо быть сильной. Нельзя показывать свое горе этим людям.

– Эдит очень болезненно переживает любые сплетни, которые плодятся, словно тараканы. Вы должны быть милосердны.

– Но позвольте, мадам, – вступила в разговор молодая спутница Дюваля. – Эдит Пиаф публичная фигура. И народ Америки вправе знать все, что с ней происходит…

Марсель и Эдит.

– Простите мою коллегу. Джоан очень молода и, как я вижу, совершенно глупа.

Журналистка удивленно вскинула брови и уставилась на старого репортера. Но Патрик Дюваль не обращал на нее никакого внимания.

– Мы пришли вовсе не за сенсационными признаниями. Нам ничего от вас не нужно, мэм. Просто передайте Эдит, что мы ее любим.

Когда репортеры спустились в холл, Дюваль обвел собравшихся тяжелым взглядом. И сдавленным голосом произнес:

– Бог наказывает не тех…

После полудня позвонил Монтан. Трубку сняла Андреа, но тут же передала Эдит.

– Это Ив, – сказала она.

Пиаф взяла трубку. В ее голове стоял тяжелый свинцовый туман.

– Эдит, девочка моя, – произнес Монтан. – Держись…

И не выдержал, заплакал…

Когда-то она любила молодого Монтана так, как никого до него…

Они познакомились в оккупированном немцами Париже. Это было во время концерта. В первых рядах сидели немецкие офицеры в черной форме. Но Ив пел не для них. Он пел для галерки, где устроились его соотечественники.

Шла война, но парижане уже знали – скоро все закончится. И песни юного Монтана обещали свободу, весну и любовь. И люди слушали эти песни. И их измученные сердца ликовали.

После концерта в гримерной его ждала женщина. Монтан не поверил своим глазам – это была Эдит Пиаф. Монтан растерялся.

– Очень приятно, – беспомощно пролепетал он и, протянув руку, представился: – Иво Ливи.

– Ливи? – засмеялась Эдит. – Нет, ты – Монтан.

Он тоже рассмеялся – над своей внезапной стеснительностью.

– Ты не хочешь выпить, Ив? Я приглашаю.

– О, Эдит… А почему я?

Монтан произнес это совершенно неожиданно для самого себя.

И она ответила:

– Разве я не сказала? Потому что ты мне нравишься…

А потом обняла его и поцеловала в губы.

Эдит Пиаф всегда была истинной француженкой, которая знает, что такое любовь.

Она расположилась в салоне самолета у самого иллюминатора и невидящими глазами смотрела на проплывающие внизу облака. Ей было все равно, что с ней происходит. За последнюю неделю Эдит почти ничего не ела, только пила апельсиновый сок. Удивительно, но в этой стране все просто свихнулись на апельсиновом соке. Впрочем… какая разница?

– Эдит, так нельзя, – сказала Андреа и сжала узкую, почти прозрачную ладонь Пиаф своими пальцами.

У Андреа Бигар были крепкие руки французской крестьянки.

– Что – нельзя?

Перед собой Эдит видела не лицо, а расплывшееся светлое пятно. Она вдруг пожалела, что не ослепла в детстве. Тогда бы она не увидела Марселя. И, наверное, не влюбилась бы. И сейчас ей было бы все равно, что с ним стало… А что с ним стало? Боже, боже…

И Пиаф зарыдала. Она бессильно уронила голову на плечо секретарши. Худенькое тело сотрясали безутешные, отчаянные рыдания.

– Поплачь, поплачь, маленькая Эдит. Тебе обязательно станет легче, – шептала Андрея и гладила Эдит по голове. – Все проходит. Пройдет и это.

Собственные слезы Андреа старалась сдерживать.

– Стюард, – сказала она твердым голосом. – Принесите чего-нибудь выпить. Не видите – Эдит Пиаф плохо.

– Я не сдамся! – с отчаянием сказала Пиаф и залпом осушила стакан виски. – Слышишь? Ни за что!

Но все это будет только в будущем, а пока…

Поет Пиаф.

– Ажан, Ажан! Господи, скорей сюда!

– Что такое? Святые угодники… Да она рожает!

Здоровенный полицейский, шумно пыхтя и грязно ругаясь, бежал по тротуару на крики тучной домохозяйки, лицо которой дрожало от возмущения. Для возмущения был повод – прямо на парижской улице, чуть в стороне от редких пешеходов, под дождем лежала женщина и… рожала.

Когда полицейский, красный от напряжения, как помидор, подбежал, все уже закончилось. Измученная родами женщина заворачивала в тряпки орущее дитя. Пуповину она перерезала сама. А когда полицейский, размахивая руками, принялся отчитывать ее, она спокойно повернулась к нему и спросила:

– Ты считаешь, что я не должна была рожать на улице? Хорошо, в следующий раз попрошу разрешения именно у тебя…

– Ладно, ладно, – ответил второй полицейский, подоспевший на звук свистка первого. – Мы же не звери какие, понимаем… Кто у тебя?

– Дочка, – ответила женщина.

Эдит Пиаф. 1936 год.

– Дочка? И как назовешь?

Женщина с минуту подумала, а потом сказала:

– Эдит… Да, точно – Эдит Джованна!

Так появилась на свет Эдит Джованна Гасьон – будущая великая певица Эдит Пиаф. Это произошло 19 декабря 1915 года.

Женщину, родившую крошку Эдит на парижском бульваре, звали Анетт Майар. Нищая циркачка, выступавшая на улицах перед прохожими вместе со своим мужем, акробатом Луи Гасьоном. Через пять минут после появления на свет маленькой Эдит объявился незадачливый отец. Он ловил такси, чтобы отвезти супругу в родильный дом…

Лица матери Эдит не запомнила. Анетт подбросила ее своим родителям вскоре после родов и исчезла. Молодой отец Луи после недолгих размышлений отправился на призывной пункт. Он ушел на фронт защищать Францию…

Первые два года жизни маленькая Эдит провела в доме дедушки и бабушки. Пожилые супруги Майар были глубоко пьющими людьми. Они жили в непроглядном алкогольном тумане и искренне считали, что другой жизни и быть не может. Внучку они кормили хлебным мякишем, вымоченном в красном вине. Изредка это месиво они сдабривали молоком. Дети же не могут без молока? Значит, они поступали правильно…