Сердце шипов - Мерседес Лэки

улучила минутку и сбежала с примерки проведать сестру. В окно королевской детской струился солнечный свет, а я смотрела на личико своей младшей сестрички и заново влюблялась. И так каждый раз, когда я ее видела, с момента ее рождения. Крошка Аврора – самая прекрасная, словно розовый бутон, самая идеальная маленькая принцесса на свете.

Разумеется, я, может быть, самую малость предвзята, потому что мы сестры, но с другой стороны, большинство детей кажутся… как бы поприличней выразиться? Созданиями, которых способна любить только мать. Некоторые похожи на сварливых старичков, даже девочки. А другие – на сырые булочки. Или сморщенных гоблинов-подменышей. Большинство детей – пятнистые, краснолицые существа, которые испускают с одного конца громкие звуки, а с другого – разные мерзкие штуки.

Но Аврора оказалась непохожа ни на одного такого младенца. Она смотрела на меня огромными голубыми глазами из-под копны нежных золотистых кудряшек, точь-в-точь как у папеньки. Кожа ее была нежной, цвета лепестка розы, и ее бутончик-ротик от удивления сложился буквой «О». А потом вдруг глазенки расширились, сестренка захохотала и протянула ко мне миниатюрные пухлые ручки, умоляя прижать ее к груди. Она только несколько дней назад начала различать людей. То, что она узнавала в нависающей над колыбелью громадине именно меня, каждый раз согревало мне сердце.

По идее не было ничего, что могло бы испортить мой наряд на крестины, но разве у меня был выбор? Ее высочество приказала, я должна повиноваться. Я сдвинула шелковые занавески, запустила руки в гнездышко из кремового постельного из овечьей шерсти и заключила сестру в объятия. Я уложила ее себе на плечо, покачивая, вдыхая этот сладкий детский аромат, смесь ее собственного запаха и лаванды, которой пахло все ее постельное белье и одежда, а сестренка гукала и хихикала.

– Кто самый красивый в королевстве? – спросила я, глядя в ее прекрасные глазки. – Ты! Да-да-да! Ты самая красивая!

И, конечно, именно тут в детскую ворвались моя гувернантка и нянечка Авроры, Мелали, чем испортили весь момент.

– Леди Мириам! – воскликнула Белинда раздраженным тоном, который вызывал у меня желание выкинуть что-нибудь дикое, например подняться на башню… по внешней ее стороне. – Ваше платье!

И Мелали, ринувшись ко мне, забрала Аврору, сопровождая это подозрительным взглядом и недовольным цоканьем, как если бы я позволила сестре сосать рукоять кинжала или тайком поила ее медовухой. Я просто ее нянчила, что в этом такого?

Белинду, конечно, волновало очень дорогое платье – в чем, полагаю, и заключалась ее работа, ведь она моя гувернантка. Но вряд ли нужно было поднимать такой шум, будто Аврора была вся в грязи? Уж вряд ли сестренка могла сотворить то, чего нельзя исправить. А Мелали вообще не нравилось, когда Аврору трогал кто-то, кроме нее, мамы или папы.

– Мое платье выдержит несколько минут объятий с ребенком, Белинда, – возразила я, пока Мелали укладывала милое дитя обратно в гнездышко.

Платье-то и правда выдержит. Оно, наверное, самое лучше из всех, что у меня когда-либо были, но мама всегда очень практично подходит к заказам на пошив нарядов для нас. К слову, мы собирались надеть одинаковые платья из зеленого саржевого шелка, который не мнется так сильно, как атлас, но прочнее кисеи, и достаточно темный, чтобы не пачкаться от одного взгляда, как многие светлые платья маминых фрейлин. Отделка из широкой золотой тесьмы и гармоничные пояса из того же материала были прочными, как доспехи, явно переживут меня и достанутся по наследству какой-нибудь праправнучке.

А Белинда суетилась так, будто Аврора вот-вот извергнет ядовитый желтый гной, словно одержимая демоном тварь, и уделает меня по уши. В общем, на этот раз было проще позволить гувернантке меня увести из детской. Нет смысла бесить ее перед самым крещением. Я хотела им насладиться, а не как обычно сидеть в верхних покоях, где мама и ее дамы занимались шитьем зимой, когда не могли гулять. И не то чтобы я сейчас вредничала; как только мама вышла замуж за папу, у меня появился целый набор новых уроков и обязанностей, и ни одно не включало в себя шитье часами напролет, как того хотела Белинда. Я должна была изучать языки, танцы, игру на лютне и историю, а еще заниматься делами своих новых земель. У меня нет титулов и родословной, чтобы стать фрейлиной мамы, и я не настолько взрослая, чтобы просто ходить и делать, что мне заблагорассудится: например, одну половину дня проводить на прогулках верхом на пони, а другую – читать в библиотеке и, может, познакомиться с парой девчонок, которые туда регулярно заглядывают. В представление Белинды о том, как я должна проводить время, не входило ничего полезного.

Портнихи оставили меня без присмотра лишь на мгновение, пока искали три комплекта нарукавников, которые они сшили, чтобы позже решить, какой лучше всего подходит для крестин. Нарукавники ведь идут отдельно, их можно заиметь сколько угодно, главное, подбирать материал в тон. И тут снова проявилась практичность мамы: со сменой нарукавников (самой изысканной части наряда) и, как вариант, поясов мы получали три совершенно разных платья по цене одного – ну разве что с небольшой доплатой. Мама, может, и стала королевой, но все равно думала о стоимости вещей, как простая дама. Пусть ей больше не надо было выбирать между тем, чтобы потратить деньги на жаркое и на новые наряды, она говорила, что мы должны служить примером того, как не быть расточительными.

Портнихи ждали в моей комнате: на их лицах было написано беспокойство, ведь меня не оказалась там, где они меня оставили. Явно боялись, что я сбежала в лес или сделала с платьем что-нибудь неподобающее.

В переживаниях за мой наряд они, видимо, забыли, что я вовсе не такая легкомысленная, как считала Белинда. Им следовало знать: реши я сгоряча отчудить нечто действительно неподобающее (а не просто потискать ребенка), то сделала бы это уж точно не в шелковом платье. Я бы сперва переоделась в более плотную одежду. Мне было пять или шесть лет, я лепила пироги из грязи в саду и в процессе портила новенькое платье. Никогда не забуду лекцию, которую прочитал мне отец, поймав за этим занятием. Он говорил спокойно, но был очень строг. И сразу после этого случая у меня появилась особая одежда для улицы: в ней я могла делать, что захочу, – например, лазать по деревьям и стенам или учиться чистить лошадиное стойло. Благодаря моей «боевой» одежке маме никогда не приходилось теряться в догадках, как из обрывков одного платья и раскроенного второго, из которого я выросла, сделать третье.

Да