Ключи от заколдованного замка - Константин Бадигин

Неожиданно он остановился и сказал, резко повернувшись к полковнику Логину Ивановичу Кутузову:

— Я весьма доволен вами, генерал-майор!

От радости с полковником, потерявшим надежду на производство в генералы, чуть не сделался удар.

— Благодарю вас, ваше величество!

Сегодня император присутствовал на занятиях, остался доволен и двух педагогов за хорошую службу тут же произвел в следующий чин. Ученика-кадета, которого сам спрашивал, произвел в унтер-офицеры. Император попробовал хлеб корпусной выпечки, и он показался ему вкусным.

Павлу Петровичу пришлось по душе перестроенное здание корпуса, а особенно новый столовый зал. Постройка и исправления делались знаменитым архитектором Ф. М. Волковым и были выполнены с большим знанием и вкусом. Не так-то просто сообразить, как из трех домов соорудить фасад корпуса. Волков построил огромный столовый зал длиной в 33 сажени и шириной 20 саженей, без колонн, с висячим потолком. Такой зал был архитектурной редкостью.

Императорский осмотр был весьма поверхностный. Если бы Павел копнул глубже, картина была бы другой. Санитарное состояние корпуса было из рук вон плохим. Чуть не половина кадетов были больны чесоткой. Преподавание велось далеко не на самом высоком уровне. Питались кадеты нелакомо, а нравы учеников и порядки в корпусе не уступали бурсацким. Каждую субботу служители наказывали в дежурной комнате ленивых. Целый день не прекращались жалобные вопли. Два дюжих барабанщика укладывали виновного на скамью, держали за руки и ноги, а двое других секли розгами так, что кровь текла ручьями. Среди кадетов считалось молодечеством не шелохнуться во время порки. Некоторые скрывали боль и молча, закусив губы, переносили наказание. И в напряженной тишине раздавались зловещий свист лозы и голос офицера, отсчитывающего удары.

Другой мерой воспитания был карцер. Сажали на несколько суток и морили на хлебе и воде. Учителя били учеников линейками по голове и ставили на дресву и горох голыми коленями.

Иногда и кадеты, пользуясь темнотой, расправлялись с жестокими офицерами.

Товарищеское правило — один за всех, все за одного — почиталось среди кадетов нерушимым. Случалось, что уличенного в каком-либо поступке кадета замучивали до изнеможения, добиваясь, чтобы он назвал товарищей, но всегда безуспешно…

На набережной против кадетского корпуса толпился народ. Двадцативесельная галера привезла из Кронштадта полсотни пассажиров, и они рассаживались в коляски и колымаги. Через полчаса набережная опустела. Последними оказались три морских офицера. Усевшись в коляску, запряженную парой вороных, они с грохотом покатили по булыжникам к плавучему мосту через Неву.

Закончив осмотр, из дверей кадетского корпуса вышел император Павел, окруженный блестящей свитой. Дожидаясь, пока ему подведут коня, низкорослый и кургузый, в длинном мундире, в ботфортах с широкими голенищами, он стоял в огромной треугольной шляпе, опершись на свою знаменитую палку-берлинку.

Пожалованный Екатериной еще в детском возрасте генерал-адмиралом, Павел, сделавшись императором, не снял с себя это почетное звание, хотя в делах флота не разбирался вовсе и море его укачивало.

Придворный конюх подвел лошадь. Павел, огладив шею своего скакуна, легко вскочил в седло — наездником он был превосходным. Сели в седла и генерал-адъютанты.

Копыта лошадей зацокали по мостовой. У въезда на Невский мост блестевшая на солнце золотыми шевронами и аксельбантами кавалькада нагнала коляску морских офицеров.

— Дураки едут, остановить! — услышали офицеры сиплый голос.

Несколько всадников из императорской свиты окружили коляску. Кучер остановил лошадей. Флотские офицеры продолжали сидеть, не понимая, что произошло, и удивляясь обилию генеральских мундиров.

— Что за люди, откуда? — продолжал тот же сиплый голос.

Император Павел подъехал к коляске. Его покрасневшее лицо с вывернутыми ноздрями было отвратительно.

— Почему не выполняете мое повеление, вольнодумцы?!

— Вылезайте, господа, перед вами император! — крикнул кто-то из свиты.

Моряки мигом оказались на мостовой и, вытянувшись, уставили взгляд на императора.

— Не знаете артикула! — хрипел, разбрызгивая слюну, император. — В Сибирь дураков! — Он перенес в детстве серьезную операцию горла, и голос у него был, как говорили некоторые, «гробовой».

— Мы только вчера прибыли из Англии, ваше величество, и нового устава не знаем, — сказал лейтенант Круков, коренастый, с покатыми плечами моряк. Его сильно битое оспой лицо побелело.

— Ваше величество, — сказал, подъехав к императору, генерал фон дер Пален, недавно назначенный петербургским военным губернатором. — Эти флотские офицеры посланы были вашей матушкой императрицей. Вызваны по вашему повелению.

Граф был высок ростом, держался на лошади прямо. Выглядел добродушно, даже весело.

— Наплодила матушка дураков, — уже тише сказал император. — Пусть едут за мной, во дворце разберусь.

Мост проехали шагом. Перебравшись на левый берег Невы, император рванул повод, и породистый конь, привыкший к причудам своего хозяина, вынес его вперед. Справа и слева скакали камер-гусары. Они ехали на таком расстоянии, что головы их лошадей приходились около бедра царской лошади. Сзади остальная свита из генерал-адъютантов и флигель-адъютантов. Позади всех тарахтела коляска морских офицеров.

Не напрасно император Павел отозвал из Англии морских офицеров. Пожар французской революции, так его испугавший, перекинулся через пролив Ла-Манш. Матросы королевского флота, угнетенные жестокими порядками, восстали. В апреле прошлого года начались беспорядки на рейде Спитхеда, а в мае вспыхнуло восстание на линейных кораблях в Норе, получившее название великого мятежа. На мачтах трехпалубных семидесятичетырехпушечных кораблей, стоявших на рейде Спитхеда, вместо английского флага под бурные приветственные крики восставших матросов был поднят красный флаг французской революции.

Мятеж в Норе был подавлен правительством ценой больших усилий. Император Павел боялся, что русские моряки заразятся в Англии свободомыслием.

Проехав по Невскому до Казанского собора, Павел повернул к Екатерининскому каналу и въехал на Царицын луг, к большому деревянному оперному дому. Театр был старый и выглядел неопрятно. Объехав три раза вокруг театра, Павел остановился перед главным его входом и крикнул:

— Граф фон дер Пален!

Военный губернатор Петербурга подъехал к императору.

— Чтоб его, сударь, не было! — распорядился Павел, указывая плеткой на театр. — Эта куча хлама намозолила мне глаза. — Пришпорив коня, он поскакал дальше.

О новом театре говорили давно. Обветшалый оперный дом не украшал город. Но император любил внезапностью приказов производить впечатление на своих подданных.