Подсолнухи - Василий Егорович Афонин

Родники не поспевали за насосами, вода убывала. Показалось дно. С берега лопатой вперед сполз многотонный бульдозер и сразу же увяз. Тяжелый бульдозер натужно ревел, стараясь хотя бы развернуться, буксуя, закапываясь по самые гусеницы.

Бульдозеру пытались помочь с берега, рвались толщиной в руку канаты. Спешно загнали второй бульдозер, легче, тот стал елозить туда-сюда по дну, забивая родники. Расчет был прост и точен — как можно быстрее заглушить родники, вода перестанет поступать, дно подсохнет и можно будет вести необходимые работы. С родниками справиться удалось: то ли они были заглушены напрочь, то ли изменили направление свое, но вода уже не поступала, дно постепенно подсохло, бульдозер выбрался, опустил лопату, втыкая в землю, поддел верхний пласт и, дрожа корпусом, пополз к берегу, выталкивая землю на самый гребень. Спустился обратно, захватил пласт…

Долго все это продолжалось. Когда дно было углублено и относительно выровнено, а бульдозер вылез, то откосы берегов затеяли засыпать гравием, укрепляя. А по самой верхней кромке берега сколотили опалубку, наполнив ее раствором, чтоб охватить озеро бетонным парапетом. Охватили. Сделали ступенчатые сходы в воду, бетонный парапет обнесли асфальтовым кольцом, чтоб пешеходу не ступать по траве. Велись и другие работы.

Бетон застыл, асфальт отвердел, гравий лег по береговым откосам от парапета до самого дна. А дно было сухое. Требовалась вода, чтобы заполнить озеро, но родников более не существовало. Провели тогда от ближайшего водовода трубу, по трубе вода потекла в озеро. Когда озеро было заполнено до нижнего уровня парапета, сразу же запустили в озеро привезенную откуда-то рыбу, не создав ей необходимой жизненной среды. И ушли. А осень была на дворе. Начались дожди, повалил снег, пали на землю заморозки. Озеро покрылось льдом, снегом. Есть рыбе подо льдом было нечего, дышать нечем. Весной снег и лед растаяли, и все увидели, что рыба в озере передохла до единой и всплыла, дохлая, на поверхность. Так она и лежала на поверхности озерной, белея животами.

Вода прогревалась, рыба портилась. Стали тогда дохлую рыбу отлавливать, выловили, следом запустили новую партию. А корма снова не дали. На этот раз спасать рыбу взялись горожане, подкармливая. Придешь на озеро, глянешь, стоят по берегам взрослые, подростки, дети. В руках хлеб — булки, батоны, баранки. Отломит кусочек, бросит. Отломит, бросит. По воде всплески, круги от хлеба, всплывающей рыбы. Так изо дня в день с весны до глубокой осени, до заморозков, пока озеро не покрылось льдом.

Приживалась рыба трудно. То, что она голодная, видно было каждому. К брошенному куску кидалось сразу несколько рыбок, стараясь вырвать одна у другой. Постепенно рыба стала наедаться, а люди все кидали хлеб, кидали, он размокал и тонул. Бросали про запас, чтоб зимой было чем питаться рыбе. Рыба выжила. Часть какая-то погибла, но большинство осталось в зиму окрепшей. Весной рыбу кормили, кормили лето, осень…

Глядя на озеро, на размокшие куски, на равнодушную уже к хлебу рыбу, вспомнил я, как отдыхал однажды на Черном море. Санаторий располагался на самом берегу, и три раза в день, выйдя из столовой, отдыхающие направлялись на причал, держа в руках куски хлеба для чаек. Кормление чаек хлебом как бы входило в отдых. Отдыхающих в санатории было много, хлеба на столах было много, чаек на побережье было много. Причал далеко выступал в море, отдыхающие становились по причалу в два ряда, по обе стороны спиной друг к другу, лицом к воде и начинали швырять хлеб, подбрасывая, а чайки, удивительно прожорливые птицы, с криком ловили хлеб на лету, глотая его с такой жадностью, будто несколько дней вообще ничего не ели. Это забавляло и развлекало. Всем было интересно — поймает или не поймает на лету чайка брошенный кусок, проглотит или не проглотит. Санаторий работал круглый год, санаториев подобных по Черноморскому побережью было судя по всему, не один десяток…

Не знаю, кого как, но меня озеро Белое поддерживает. Улица, на которой живу, превратилась в одну из напряженнейших трасс города. Даже в самые глубокие часы ночи слышится шум машин, днем шум не удваивается или утраивается, — удесятеряется. Надышишься за день бензиновой гарью до головной боли, оглохнешь от шума — и к вечеру, как начинает потихоньку стихать город, идешь на озеро, чтоб хоть малое время побыть возле воды, кустов.

Деревьев сейчас вокруг озера мало. Не белеют стволами березы, нет берез. Растет несколько (ах как красивы они, заиндевелые, в морозные солнечные дни!) молоденьких березок. В сторонке: к воде их не подпускает асфальт. Растут старые корявые суковатые ветлы. Тополя. Тополя-то и спасают озеро, окружая его зеленым венцом. Высокие, сильные. Им долго еще жить, бросая на землю тень, давая людям прохладу, долго шуметь под верховыми ветрами. И как отрадно вдруг увидеть на самой вершине тополевой сорочье гнездо: птица! Оглянешься, а вон и сама сорока летит к гнезду…

Многотонный парапет, представляющий вначале собой единое целое, продержался недолго. Будто какая-то неумолимая центробежная сила, возникшая внутри озера, потянула к себе парапет, разламывая на части. Парапет стал сползать, накренившиеся куски его зависали над водой, отделяясь трещинами. Под тяжелыми бетонными глыбами, готовыми рухнуть в воду, развелись крысы. Не пугаясь прохожих, они перебегали перед ногами асфальт.

Январь, февраль… Времени своего никому не уступая, придет весна. Подуют влажные ветры. Раскачиваясь, зашумят оттаявшими ветвями тополя, растает на озере снег, растает лед. По воде будет плавать то, что скопилось за зиму на озерном снегу, что было нанесено. Вода озерная уже не бывает прозрачной. Обычно она мутная, зачастую ржавая или маслянистая с радужными разводами. В зависимости от того, какую воду пустят по трубе. В озеро бросают не только хлеб. Плавают по воде обломки досок, палки, картонные ящики, картонная форма из-под яиц, окурки, жженые спички, смятые сигаретные пачки, бутылки, размокшая газета…

Медленно хожу от фонаря к фонарю, а дочь моя катается и играет одновременно. Втаскивая на горку, устанавливает санки, рассуждает о чем-то, разговаривая сама с собой. Но нет-нет да и посмотрит в мою сторону: здесь ли папа? Счастливейшая пора у нее, детство. Растет, открывает, вбирает мир. Что ни миг, то удивление, что ни миг, то радость. Все дни хороши, один другого лучше. Сегодняшний вечер она на озере с санками, она спокойна — рядом папа, самый сильный человек на свете. Упадет ли неловко, папа тут же подхватит под мышки, поставит на ноги. Пробежит ли мимо большая собака, приблизится ли любопытный мальчишка с выломанной хворостиной — можно позвать папу, и он от кликнется, поспешит к ней…

А я поглядываю на дочь и