Свинья - Евгений Николаевич Чириков

моталась из стороны в сторону, то дергала, то вдруг в недоумении останавливалась. Один «Шарик» не трусил и невозмутимо скакал за санями, держа хвост попрежнему крючком.

Проехав несколько улиц, Максим остановил клячу и стал соображать. Односельцы, недавно ездившие в город, рассказали Максиму, как найти там «въезжую» фатеру. «Лупи, говорят, сперва все прямо, потом, как доедешь до большого белого дома с чудными воротами, там загни налево. Проедешь еще две улицы, завороти опять влево. Тут прямо увидишь красный фонарь... к ему и загибай!» Припоминая все это и сравнивая начертанный в памяти план с занимаемым им теперь пунктом, Максим ничего не мог разобрать, в темноте все дома и все улицы казались ему совершенно одинаковыми.

— Не знай сюда завернуть, не знай вон туда удариться?

Поломавши голову, Максим решил спросить.

— А что, милая, где у вас тут въезжа фатера? Наши мужики на прошлой неделе с телушкой еще стояли... — робко обратился он к проходящей мимо барыне.

— Тебе номера, что ли? снисходительно спросила барыня.

— Нет, мы без номеру... Мы Неплюевски, свинью, милая, привезли.

После некоторого недоразумения, барыня поняла в чем дело.

Но она не могла указать Максиму постоялого двора.

— Здесь ведь их много; только я теперь не припомню, где. Спроси вон у будочника... Вон на углу то стоит...

Максим подъехал к будочнику.

— Где у вас, милый, со свиньей бы ночевать?.. На прошлой неделе наши приезжали с телушкой, один еще безносый такой...

— Ты кто такой?

— Мы Неплюевски... свинью привез.. продать надо...

— Пачпорт есть?

— Пачпорт? Пачпорту нет... Мы свинью продавать не надолго...

Будочник посмотрел по сторонам (близко никого не было) и что то тихо сказал Максиму.

— Зачем же жулики... Она не краденая, наша собственна... — бормотал Максим, возвращаясь к своим саням.

— Вот эту улицу проедешь, возьми налево. Тут третий дом от угла, громко крикнул городовой.

— Благодарим, ваше сиятельство! ответил Максим и поехал на постоялый двор.

III.

На другой день Максим чуть свет продрал глаза. Постоялый двор еще крепко спал; по лавкам и всему полу лежали ночевщики, раздавался дружный храп и сопенье. Только в другой комнате, за перегородкой, кто-то шлепал туфлями и постукивал посудой: это постояльная «куфарка» Матрена возилась около печи, хлопотала по хозяйству.

Первою мыслью Максима было: «что лошадь и свинья!» Моментально вскочив с полу, он поднял и накинул на плечи кафтанишко, служивший ему тюфяком, одеялом и подушкой, и опрометью бросился в сени.

— Это кто? — выглянула из-за перегородки заспанная физиономия Матрены.

— Это мы, насчет свиньи... — на ходу бросил Максим и выбежал.

На дворе под навесом стояли десятки лошадей, и торчал целый лес поднятых вверх оглобель. Лошади аппетитно похрустывали овсом, жевали сено, время от времени пофыркивали, встряхивались и позванивали привязанными под шеей колокольцами и бубенчиками. Откуда-то выскочил давно проснувшийся «Шарик» и начал весело прыгать у ног своего хозяина.

Отыскав не без некоторого усилия свои сани, Максим осмотрел их, ткнул свинью, и убедившись, что все благополучно, подошел к своей лошаденке. Та оторвалась от сена и обернулась. Максим потрепал ее по заду.

— Пожевывай, пожевывай! Скоро домой поедем, вот только свинью продадим. Вишь ты, овес жрет! — не без зависти подумал он, взглянув на соседнюю рыжую лошадь. — Постой, ужо как свинью продадим, я тебе фунтиков с десять куплю, — решил он, а пока до покупки, влекомый чувством доброжелательства к своей тощей лошаденке, подошел к колоде, из которой ела рыжая лошадь, и начал выгребать из-под ее морды овес себе в полу.

— Эй, бела борода! Чиво делашь? — послышался вдруг чей-то голос.

Максим смутился, высыпал овес из своей полы обратно в колоду и как ни в чем ни бывало направился к своим саням.

— За это по морде вашего брата бьют, вот что! прибавил сердитый голос.

— Почем брали? — счел нужным осведомиться растерявшийся Максим.

То-то «почем брали»!.. Жулики! право, жулики.

— А ты полно, милый! Я ведь и взял-то всего с горсточку, посмотреть только.

Долго еще сердитый голос ворчал и ругался. Максим не отвечал; он, молча, насупившись, шевырялся в своих санях и мысленно повторял: «Ну, и народ же! Разорвать тебя рад из за всякой пустяковины»! Потом он почесал в затылке и пошел в горницу. Там шла теперь страшная кутерьма; спавшие поднимались с пола, обувались, разбирали одежду; одни умывались, другие молились, третьи ругались с «куфаркой». Максим успел уже за ночь познакомиться со всеми наезжими мужиками и расспросить их где можно продать свинью, много-ли могут дать за нее и проч.

Часов в восемь утра Максим выехал со двора. Город давно проснулся; на улицах его шла сутолока, кипела жизнь, все суетилось и двигалось. Но теперь Максим уже не ощущал той робости и беспокойства, которые охватили его вчера при въезде в город. Пребывание на постоялом дворе, встреча и разговоры с «бывалыми мужичками», в особенности-же происшедшая вчера в ночь драка в помещавшемся внизу дома трактире, — драка, в которой приняли живейшее участие многие из случайных знакомых Максима, — все это вместе сильно поколебало во мнении его авторитет и тот неведомый страх и беспокойство, которые внушал ему каменный город с его обывателями. Максим видел, что он здесь не один, что здесь ихняго брата достаточно; вчера он был свидетелем сцены, которая возвысила его в собственных глазах: во время драки один из «ихняго брата» ругался с квартальным, и тот «ничего не взял», т. е. не причинил никакого вреда ругателю; стало-быть, тоже и «ихний брат» не лыком шит, кое-что да значит и он. Робость и беспокойство пропали, на смену им явилось признание за собой некоторого значения, ощутимость собственного «я». Теперь Максим уже не думал, что вот вот он, по неведению, сделает что нибудь не так, не «по положению» за что могут и «по шеям».

Максим ехал в мясные ряды, где, как он узнал, можно было продать свинью. Навстречу ему попадались мужики, которые, проезжая тихим шагом по улице кричали: «Вот картофи, кому картофи!..» «Луку, репы, моркови!..» «Молока, молока, молока-а-а!» На это Максим обратил теперь особенное внимание; на его лице проглянуло какое-то раздумье, размышление. Раздумье это скоро разрешилось самым неожиданным образом.

— И в-вот свинью, свинью, свинушку! — залился он вдруг высочайшим тенором. Бежавший за санями «Шарик» громко залаял. Прокричав, Максим осмотрелся: ничего особенного не произошло. Он опять закричал, — и опять ничего. Так, не