День как день - Мулька Пулькович Морковный

на каждую из которых была надета бутербродная шляпка с маслом и сыром. Больные молча забирали положенные им порции и возвращались на положенные им места. Кто-то благодарил поваров за угощение, но их попытки быть вежливыми разбивались о непроницаемое лицо медсестры, исполненное чувством выполняемой обязанности, и тонули во всеобщей тишине.

–– Так, а ты чего сидишь? – обратилась медсестра к К.

–– Я не голоден.

–– Ничего не знаю. Бери порцию, и чтобы все съел.

–– Но я не хочу.

–– Я все Венедикту Ерофеевичу расскажу. Пусть он с тобой разбирается. Вчера не хочу, сегодня не хочу – сколько можно! Ты что, хочешь с голоду умереть?

–– Нет, просто я не люблю кашу.

–– Ну хотя бы бутерброд с чаем съешь.

–– Хорошо.

Скрипнув кроватью, К. встал и поплелся к тележке. Он взглянул на миски с кашей – оттуда за ним пристально наблюдали желтые зрачки сливочного масла, окруженные серой комковатой радужкой. Бутерброды с сыром К. тоже не любил, но продолжать препираться с медсестрой ему не хотелось. Еще в больничные бунтовщики запишут, а ему потом ходить и уворачиваться от укоризненных взглядов персонала. Лучше уступить.

Мутная чайная жижа в руках К. была еле теплой и отдавала сухой травой. К. размышлял. Каждый день на больничной кухне это подобие на чай варят в больших жестяных чанах не за тем, чтоб пациентам было вкусно, но для того, чтобы удовлетворялась усвоенная с детских лет привычка чаепитию, без которого жизнь начинает казаться неполноценной, а мир вокруг холодным и чужим. Здешний чай – лишь имитация атрибута того образа жизни, который соответствует бытовому шаблону жизненного благополучия. Но лучше так, чем доедать вчерашнюю булочку в сухомятку.

"Сегодня мне сделали укол, который чуть не свел меня с ума. На несколько часов мой мозг превратился в жижу".

Сигареты выдали. К. вместе с другими запустили в туалет. Мужской туалет в больнице представлял собой узкую вытянутую комнату, от пола до потолка обложенную маленькими квадратами голубой плитки, большая часть которой была потертой и треснутой. В полу между двумя каменными перегородками зияла пара туалетных дыр, на месте которых, возможно, когда-то планировалось установить унитазы. Комната заполнилась дымом и людьми в белых больничных пижамах. К. сидел на корточках в углу и не дышал, пытаясь на как можно более долгий срок задержать дым в легких. Сигаретка, зажатая в его вытянутых худых пальцах, медленно тлела и еле слышно пофыркивала. Все молчали, никто не хотел отвлекаться от никотинового удовлетворения. Только некоторые экземпляры перебрасывались короткими пресными замечаниями насчет невкусного завтрака и плохого самочувствия.

А еще был Миша. Пока каждую палату по очереди вызывали в туалет, он, не в силах унять тягу, залпом выкурил три своих сигареты, и теперь, не насытившись, кружил по туалету и выпрашивал у пациентов слюнявые окурки.

–– Оставишь покурить? – до слуха К. донесся обращенный к нему вязкий жалобный гул.

–– Не могу. – ответил К., нахмурившись.

Худощавая фигура Миши витала в табачном дыме, собирая урожай недокуренных бычков. Большинство отказывалось делиться, некоторые с неохотой соглашались.

–– Ну оставь докурить. – уже более настойчиво прозвучала над ухом К. Мишина мольба, когда тот, обойдя всех курящих, пошел по второму кругу.

–– Не могу. У самого мало осталось.

Курить хотелось уже не так сильно. Миша перебил весь аппетит. Наслаждаться сигаретой, когда рядом стоял нуждающийся, К. не умел. Но он понимал, что уже скоро ему вновь до одури захочется курить, а потому продолжал вдыхать свой окурок, до конца которого оставались считанные миллиметры.

–– Оставишь докурить? – в третий раз, будто в первый раз, Миша обратился к К. со своим дежурным вопросом. Сигарета почти перестала существовать, и он волновался, что ему ничего не достанется.

–– Нет.

Вернувшись в палату, К. мысленно тяжело вздохнул. Первая сигарета выкурена, и в ближайшие несколько часов ничего хорошего не предвидится. Он лег на кровать и стал решать, чем ему заняться. Вариантов было всего три: смотреть в окно, наблюдать за ростом трещины на потолке или читать. Остановившись на последнем варианте, К. взял в руки книгу и принялся покорять просторы сибирских степей. "Человек есть существо, ко всему привыкающее, и, я думаю, это самое лучшее его качество". К. ужаснулся от мысли, что когда-нибудь может привыкнуть к жизни в больнице, и она перестанет казаться ему столь невыносимой. Находиться здесь, конечно, станет легче, вставать по утрам будет спокойнее, здешняя еда уже не будет мозолить желудок. Но эти ошметки комфорта слишком дорого ему обойдутся. Свободно дышать, будучи запертым в газовой камере, это и есть шизофрения.

"Мама приходила. Принесла много вкусного. Она была очень красивой, когда стояла перед окном моей палаты. Она очень хорошо улыбалась. Раньше я не замечал, как красива ее улыбка".

После полудня пришла единоразовая поставка буйнопомешанных. По коридору разлетались шумы и шорохи. Медсестры то возмущенно, то насмешливо переговаривались между собой, обсуждая скорый приезд очередного крикливого клиента. Во двор больницы въехала маршрутка скорой помощи, и уже через несколько минут в заднюю дверь больницы настойчиво постучали. Вслед за стуком, топотом и лязгом замка послышался хриплый нечленораздельный крик нового постояльца. Двое угрюмых санитаров крепкого телосложения ввели в палату перевязанного тряпками мужчину. Он вырывался и кричал, но делал это как-то лениво, натянуто, неубедительно, будто только полученный статус пациента психбольницы принуждал его так себя вести. Когда он, следуя отведенной ему роли, принимался материться, во всей его фигуре выражалась неловкость, а в глазах застывала просьба простить, если что не так. Голова мужчины была усыпана космами сальных волос. Длинные черные волосы на голове и чуть менее длинная всклокоченная борода сливались воедино, образуя на месте лица глянцевое черное пятно.

Мужчину уложили на кровать. Тряпками привязали руки и ноги к прохладному металлу койки. Мужчина застыл. Протестовать и ругаться он перестал, тело его обмякло, веки полузакрылись. Было видно, что он сильно устал. В воздухе мельтешили белые халаты. Все занимались делами. Мужчину уже никто не замечал.

Пациенты поглядывали на него с равнодушным любопытством. Никто особого интереса к новому соседу не проявил. Спустя полчаса все замерло и остановилось, и связанный мужчина, слившись с окружением, выглядел так, будто он всегда здесь лежал, будто сцены с санитарами и криками вовсе не было.

Тем временем подоспел обед. Тележка, лязг тарелок, призывный тон кухарки, голодное оживление, очередь на раздачу порций, металлическая посуда, мутный чай. Сегодняшний обед состоял из невнятного супа с плещущимися в нем грубо нарезанными ломтями моркови и картофеля, из кусочка белого хлеба