Mea culpa - Alex Aklenord

Рогобой лежал на шкурах в холостяцкой юрте, дожёвывал дольку дарившего наслаждение клубня, вспоминал и думал.

Племя, ликуя, что не придётся оплакивать погибших, разрушило переход, подкормило затухающий костёр и бросилось наскоро подсчитывать добычу. Старшим, победившим зов, выдали положенную долю. Тех, кто не успел найти белый песок, журили. Жёны удачливых хвастливо выкрикивали, что справедливость правит явью. Остальные ворчали, что неплохо бы раздавать добытое поровну. Однако племя не забывало коситься на пленную чужую, которую Рогобой положил к ногам летающей между мирами бабы-Ирги.

Старуха, выпав, наконец, из задумчивости, выплюнула жгучий корень и, указав на Рогобоя, огласила, что малец девушку добыл, ею и будет заниматься. А чем именно – никого не касается. Придёт время – Ирга поведает. И поползла к своей юрте, оставив Рогобоя укрываться от прищуренного взгляда Хвостатки.

И теперь чужая спала рядом, на другой половине, привязанная к наспех вколоченному в каменистую землю колу, и Рогобой не представлял, что же с ней завтра делать.

Когда Рогобой проснулся от тихого стона, первое солнце воровато пробивалось через дымовой проход и рассеивалось по юрте.

Рогобой привстал – чужая приходила в себя, извиваясь на щедро разбросанных шкурах, а от её накидки исходил призрачный пар. Приглядевшись, он понял, что ткань на глазах буреет, будто преющая в чане трава.

Самые опытные рассказывали, что вещи из другого мира могут загореться или рассыпаться в прах – не терпит мир инородного. Только белый песок может устоять и порадовать. А чужие клубни, хоть и не портятся сразу, в земле расти не хотят. Вот и не надо нести в родной мир лишнего.

Вспомнив, Рогобой вытащил из походного мешка перекрестье и тут же, обжёгшись, отбросил его.

Пленница застонала громче. Вдруг подскочила, закричав, упала, запутавшись в веревках, и стала сдирать с себя затлевшее одеяние. Рогобой бросился к бурдюку с кислым молоком, сковырнул затычку и неуклюже облил чужую. Сразу и не сообразил, каково в такой накидке.

Ткань слезла лохмотьями. Отдышавшись, чужая яростно оттолкнула Рогобоя и, всхлипывая, забилась в шкуры. Видимо, испугалась наготы или вспомнила про похищение.

Рогобой присел и осторожно погладил выступающую голую коленку. Чужая дёрнулась и что-то запричитала на своём языке. Сколько ни вслушивайся, ни слова не выловишь. Только талдычила про какую-то меакульпу.

– Буду тебя звать Меакульпой, – пробурчал Рогобой и вышел из юрты.

Снаружи властвовало сонное утро. В округе – никого. Племени после зова нужно отдохнуть. Скот, конечно, терпеть не будет, но сегодня на выпас уйдут резвые детишки. Пока же жилища кочевников дремали, отмахиваясь заговорёнными подвесками от свежего ветра.

Надо отвести чужую к отхожей юрте. Рогобой тихонько засмеялся – выяснилось, чем придётся заниматься в ближайшее время.

Баба-Ирга приползла под вечер. Седые космы старуха причесала и даже надела новёхонькую шкуру, подаренную племенем после осенней ярмарки. Будто захотела не пугать пленницу уродливостью.

Рогобой запалил огонь, накидал душистых трав в котелок с водой, накромсал вяленого мяса и выложил несколько долек колотого клубня. Больше-то и нечем угощать.

За день он умаялся. Чужая всё время скулила, зарывшись в спальные шкуры, и Рогобой не знал, как к ней подступиться. От еды и молока отказывалась, а воду едва пригубила. До того надоела со своей меакульпой, что засунуть бы в рот кляп, и появлению старухи Рогобой обрадовался.

Баба-Ирга молча дождалась, пока юноша подаст дымящийся отвар, отхлебнула, не скривившись, и потянулась к мясу.

– Ты, Рогобой, на меня не серчай. Старая я, чтобы за девкой ухаживать. И калека-дурак – не помощник. Красивая какая… Как лань.

– Только…

– Только не заглядывайся. О Хвостатке лучше думай. У неё-то всё на месте. И забеги с ярмаркой не за горами. И вот что – иди-ка ты наружу, я одна красавицей хочу полюбоваться.

Рогобой послушно выбрался из юрты и уселся на жёсткую траву. Подошёл калека, примостился рядом и поделился речными ракушками. Так и просидели, посасывая лакомство и млея от вечернего покоя, пока не вылезла баба-Ирга.

– Что ж ты, зелень, малыша её не прихватил? Намаемся теперь. Ухаживай за ней, а я теперь буду наблюдать. И думать.

Думать и наблюдать старуха решила долго. Рогобой так и не понял, зачем ей нужна была молодая чужая, а спросить – духу не хватало. И от наказа бабки деваться было некуда.

Потянулись размеренные дни.

Из запасов шкур Рогобой нашил пару грубых платьев и заставил чужую их носить. Только в жертву пошёл боевой ремень, которым она предпочла обхватывать пояс. Рогобой не возражал.

В первый раз, если не считать отхожей юрты, он вывел чужую на вечерний костёр через неделю. Она подрагивала и плела на груди мелкие знаки. Молодёжь хихикала, многие осуждающе фыркали, а Хвостатка морщилась и даже не подошла. Готовившая взвар жена Круторога, по праву разносившая горячее угощение, Рогобоя со спутницей обнесла, а Ирга не вмешалась. Он дотерпел до заката, отвёл чужую в юрту и решил, что больше позор ему не нужен.

Он привык звать чужую Меакульпой и прилежно пытался учить языку. Она долго сопротивлялась, предпочитая свою околесицу, однако сдалась и вскоре робко шептала простейшее. Потом научилась держать юрту в чистоте, готовить Рогобою пастуший ужин и белым песком пересыпать свежее мясо, чтобы долго хранилось.

Как-то, возвращаясь под ночь после выпаса, Рогобой услышал у юрты, как Меакульпа поёт. Махнув калеке, который соглашался сторожить девушку, он заглянул в жилище и застыл. Меакульпа сплела из соломы куклу, баюкала её на руках и тихо пела. Подождав, он откинул завесь, вошёл и прилёг. Чужая не обращала внимания. Рогобой стянул одежду и под ласковый напев заснул, не съев ни крошки.

Однажды утром, устав от обыденности, Рогобой решительно отвёл чужую на болотистую заводь, где женское племя по сроку должно было собирать ракушки. Старухи, не стесняясь пастуха, скидывали шкуры и погружались в воду, пытаясь с сосредоточенным видом нащупать ступнями съедобные раковины. Молодухи лезли в одежде. Меакульпа тоже зашла и осела в мутной воде по плечи. Та пошла пузырями. Меакульпа вдруг наклонила голову и начала тонуть.

– Дурак ты, Рогобой, чужая она. Уводи её! – крикнула жена Круторога.

Так купание и закончилось.

В юрте Рогобой улёгся на шкуры и долго рассматривал притихшую девушку, вцепившуюся в куклу. Чужая красота, когда она вспоминала детёныша, в полумраке проступала особенно остро, и Рогобой тревожился: как бы жизнь пленницы не иссохла. Поколебавшись, он достал из запасов полотно из речной водоросли, нож и иглу и поманил Меакульпу. Вместе они сшили для куклы платье.

В тот же день, возвращаясь с чистой водой, Рогобой подвернул ногу.