Горячий снег - Юрий Бондарев

– Понятно, - сказал Кузнецов с той серьезнойинтонацией, которая ясно говорила, что на месте Чибисова он поступил бысовершенно иначе. - Так что, Чибисов, они закричали "хенде хох" - ивы сдали оружие? Оружие-то было у вас?

Чибисов ответил, робко защищаясь натянутой полуулыбкой:

– Молодой вы очень, товарищ лейтенант, детей, семьи увас нет, можно сказать. Родители небось…

– При чем здесь дети? - проговорил со смущениемКузнецов, заметив на лице Чибисова тихое, виноватое выражение, и прибавил: -Это не имеет никакого значения.

– Как же не имеет, товарищ лейтенант?

– Ну, я, может быть, не так выразился… Конечно, у менянет детей.

Чибисов был старше его лет на двадцать - "отец","папаша", самый пожилой во взводе. Он полностью подчинялся Кузнецовупо долгу службы, но Кузнецов, теперь поминутно помня о двух лейтенантскихкубиках в петлицах, сразу обременивших его после училища новойответственностью, все-таки каждый раз чувствовал неуверенность, разговаривая спрожившим жизнь Чибисовым.

– Ты, что ли, не спишь, лейтенант, или померещилось?Печка горит? - раздался сонный голос над головой.

Послышалась возня на верхних нарах, затем грузно,по-медвежьи спрыгнул к печке старший сержант Уханов, командир первого орудия извзвода Кузнецова.

– Замерз, как цуцик! Греетесь, славяне? - спросил,протяжно зевнув, Уханов. - Или сказки рассказываете?

Вздрагивая тяжелыми плечами, откинув полу шинели, он пошел кдвери по качающемуся полу. С силой оттолкнул одной рукой загремевшую громоздкуюдверь, прислонился к щели, глядя в метель. В вагоне вьюжно завихрился снег,подул холодный воздух, паром понесло по ногам; вместе с грохотом, морознымвзвизгиванием колес ворвался дикий, угрожающий рев паровоза.

– Эх, и волчья ночь - ни огня, ни Сталинграда! -подергивая плечами, выговорил Уханов и с треском задвинул обитую по угламжелезом дверь.

Потом, постукав валенками, громко и удивленно крякнув,подошел к уже накалившейся печке; насмешливые, светлые глаза его были ещеналиты дремой, снежинки белели на бровях. Присел рядом с Кузнецовым, потерруки, достал кисет и, вспоминая что-то, засмеялся, сверкнул передним стальнымзубом.

– Опять жратва снилась. Не то спал, не то не спал:будто какой-то город пустой, а я один… вошел в какой-то разбомбленный магазин -хлеб, консервы, вино, колбаса на прилавках… Вот, думаю, сейчас рубану! Нозамерз, как бродяга под сетью, и проснулся. Обидно… Магазин целый!Представляешь, Чибисов!

Он обратился не к Кузнецову, а к Чибисову, явно намекая, чтолейтенант не чета остальным.

– Не спорю я с вашим сном, товарищ старший сержант, -ответил Чибисов и втянул ноздрями теплый воздух, точно шел от печки ароматныйзапах хлеба, кротко поглядев на ухановский кисет. - А ежели ночью совсем некурить, экономия обратно же. Сокруток десять.

– О-огромный дипломат ты, папаша! - сказал Уханов,сунув кисет ему в руки. - Свертывай хоть толщиной в кулак. На кой дьяволэкономить? Смысл? - Он прикурил и, выдохнув дым, поковырял доской в огне. - Ауверен я, братцы, на передовой с жратвой будет получше. Да и трофеи пойдут! Гдеесть фрицы, там трофеи, и тогда уж, Чибисов, не придется всем колхозомподметать доппаек лейтенанта. - Он подул на цигарку, сощурился: - Как,Кузнецов, не тяжелы обязанности отца-командира, а? Солдатам легче - за себяотвечай. Не жалеешь, что слишком много гавриков на твоей шее?

– Не понимаю, Уханов, почему тебе не присвоили звания?- сказал несколько задетый его насмешливым тоном Кузнецов. - Может, объяснишь?

Со старшим сержантом Ухановым он вместе заканчивал военноеартиллерийское училище, но в силу непонятных причин Уханова не допустили кэкзаменам, и он прибыл в полк в звании старшего сержанта, зачислен был в первыйвзвод командиром орудия, что чрезвычайно стесняло Кузнецова.

– Всю жизнь мечтал, - добродушно усмехнулся Уха-нов. -Не в ту сторону меня понял, лейтенант… Ладно, вздремнуть бы минуток шестьсот.Может, опять магазин приснится? А? Ну, братцы, если что, считайте невернувшимся из атаки…

Уханов швырнул окурок в печку, потянулся, встав, косолапопошел к нарам, тяжеловесно вспрыгнул на зашуршавшую солому; расталкивая спящих,приговаривал: "А ну-ка, братцы, освободи жизненное пространство". Искоро затих наверху.

– Вам бы тоже лечь, товарищ лейтенант, - вздохнув,посоветовал Чибисов. - Ночь-то короткая, видать, будет. Не беспокойтесь,за-ради Бога.

Кузнецов с пылающим у печного жара лицом тоже поднялся,выработанным строевым жестом оправил кобуру пистолета, приказывающим тономсказал Чибисову:

– Исполняли бы лучше обязанности дневального! Но,сказав это, Кузнецов заметил оробелый, ставший пришибленным взгляд Чибисова,ощутил неоправданность начальственной резкости - к командному тону его шестьмесяцев приучали в училище - и неожиданно поправился вполголоса:

– Только чтоб печка, пожалуйста, не погасла. Слышите?

– Ясненько, товарищ лейтенант. Не сумлевайтесь, можносказать. Спокойного сна…

Кузнецов влез на свои нары, в темноту, несогретую, ледяную,скрипящую, дрожащую от неистового бега поезда, и здесь почувствовал, что опятьзамерзнет на сквозняке. А с разных концов вагона доносились храп, сопениесолдат. Слегка потеснив спящего рядом лейтенанта Давлатяна, сонновсхлипнувшего, по-детски зачмокавшего губами, Кузнецов, дыша в поднятыйворотник, прижимаясь щекой к влажному, колкому ворсу, зябко стягиваясь,коснулся коленями крупного, как соль, инея на стене - и от этого стало ещехолоднее.

С влажным шорохом под ним скользила слежавшаяся солома.Железисто пахли промерзшие стены, и все несло и несло в лицо тонкой и остройструёй холода из забитого метельным снегом сереющего оконца над головой.

А паровоз, настойчивым и грозным ревом раздирая ночь, мчал эшелонбез остановок в непроглядных полях - ближе и ближе к фронту.

Кузнецов проснулся от тишины, от состояния внезапного инепривычного покоя, и в его полусонном сознании мелькнула мысль: "Этовыгрузка! Мы стоим! Почему меня не разбудили?.."

Он спрыгнул с нар. Было тихое морозное утро. В широкораскрытую дверь вагона дуло холодом; после успокоившейся к утру метели вокругнеподвижно, зеркально до самого горизонта выгибались волны нескончаемыхсугробов; низкое без лучей солнце грузным малиновым шаром висело над ними, иостро сверкала, искрилась размельченная изморозь в воздухе.

В насквозь выстуженном вагоне никого не было. На нарах -смятая солома, красновато светились карабины в пирамиде, валялись на доскахразвязанные вещмешки. А возле вагона кто-то пушечно хлопал рукавицами, крепко,свежо в тугой морозной тишине звенел снег под валенками, звучали голоса: