Иисус. Жизнеописание Христа. От исторической реальности к священной тайне - Жан-Кристиан Птифис

Оставим в покое этих «комедийных Иисусов», как их назвал известный специалист по Библии, отец Пьер Грело. Что говорит история? В июне 1863 г. появилась «Жизнь Иисуса» — книга Эрнеста Ренана, который хотел сделать ее подлинным исследованием жизни исторического Иисуса. Его попытка была не первой. Еще в XVIII в. немецкий философ Герман Самуэль Реймарус (1694–1768) попытался отыскать за утверждениями Евангелий «исторического Иисуса». Но он сам не осмелился опубликовать свои сочинения; отрывки из них выпустил в свет после его смерти его друг Герхард Лессинг. Для него Иисус был революционным мессией, который провозглашал приход Царства Божьего на земле и которого римляне хладнокровно казнили. Ученики Иисуса, не желавшие возвращаться к своей прежней жизни бедняков, выкрали его тело, уверили всех, что он воскрес, и создали духовное учение, основанное на ожидании его возвращения. После работ Реймаруса, в 1835–1836 гг. была опубликована «Жизнь Иисуса» молодого ассистента богословского факультета в Тюбингене, Давида Фридриха Штрауса, для которого евангельские события были лишь плодами мифотворчества. Он сводил все к одним символам, не видя за ними никакой исторической реальности. Но только исследование Ренана приобрело мировую известность, выдержало сотни изданий и было переведено десятки раз. Ренан, бывший семинарист родом из маленького города Третье, оспаривал исторические истины христианства. В противоположность Штраусу, он утверждал, что Иисус существовал, но был лишь нежным идеалистом, «ласковым мечтателем из Галилеи». Эта книга заметно устарела. Но одна из содержащихся в ней удачных догадок — то, что ближе всего к исторической правде Евангелие от Иоанна, а не три остальных Евангелия, которые называются синоптическими[1].

С тех пор исследователи продвинулись далеко вперед, сначала в толковании Нового Завета, где было значительно расширено поле библейских исследований, что позволило по-новому взглянуть на священные тексты Ветхого и Нового Заветов. Особенно отличились в этом немцы. Они изучали слово за словом, стих за стихом, анализировали их структуры, обнаруживали в тексте и отделяли от его основы маленькие вставные рассказы (такой рассказ называется перикоп). Стали говорить о Formgeschichte (истории форм) и Redaktionsgeschichte (истории редактирования). Так возник, а затем был развит и отточен историко-критический метод. Позже ему на смену пришла повествовательная критика, которая изучает текст как единое литературное произведение. Но этот структурный или семиотический анализ рассказов имеет одно неудобство: он совершенно не учитывает историческую реальность, лежащую в их основе. Этот метод занимается объяснением того, что хотел сказать автор текста, и не идет дальше.

С исторической точки зрения можно выделить три эпохи. Первая представлена «либеральными биографиями» Иисуса — работами ученых немецкой школы, но также книгой представителя французской школы Ренана (вдохновленного так называемой страсбургской школой). Она закончилась в 1906 г. работой знаменитого врача-миссионера и органиста, лауреата Нобелевской премии мира Альберта Швейцера (1875–1965). Швейцер в своем сочинении разрушал саму идею того, что биография Иисуса может быть составлена. Он утверждал, что упражнения такого рода больше говорят о своем авторе, чем о своем предмете!

Реакцией на первые биографические эссе стал «бультмановский период». Для Рудольфа Бультмана (1884–1976), тонкого и искусного толкователя священных текстов, эрудита, обладавшего очень острым критическим умом, большого мастера догадок и предположений, Евангелия были частично мифами и легендами, плодами творческого воображения и редакторской работы послепасхальных общин. По его мнению, они были сочинены, чтобы удовлетворить конкретные потребности общин или дать им срочно необходимый катехизис. Вышивая по реальной канве, их составители украшали действительность сказками и баснями. Те немногие традиции, которые остались после реального Иисуса, были пропущены через фильтр и переработаны так, что их стало невозможно узнать. Поэтому задача ученого — демифологизировать эти тексты путем критической интерпретации их языка, чтобы найти истинное ядро веры за мифическими суевериями. Результат его поисков был опубликован в 1926 г. в Германии и стал величайшим разочарованием для историка. Бультман фактически утверждает, что о земной жизни Иисуса, строго говоря, ничего нельзя сказать, потому что исследователь с самого начала наталкивается на Символ веры — керигму[2] ранней Церкви. Пасхальное Воскресение Христа стало непроницаемой стеной, за которой ничего нельзя увидеть в прошлом! То есть Бультман полностью отрицал, что можно найти какие-то зацепки, которые прикрепят жизнь Назареянина к реальному миру. «Исторического Иисуса» нужно отличать от «Христа религиозной веры», а желание перейти от одного из них к другому напрасно и не принесло бы результатов. И, что еще важнее, первый из них ни в коем случае не может быть поддержкой для положений веры. История должна умолкнуть и уступить место богословам и пиетистам. Впрочем, она совершенно бесполезна для верующего (нельзя не признать, что это утверждение — величайший парадокс для религии Воплощения). «Бультмановский период» был коротким, но нанес современной науке о толковании священных текстов глубокие раны, шрамы от которых сохранились до сих пор. Эта наука с трудом избавляется от разрушительного скептицизма, которого нет ни в одной другой научной дисциплине, точной или гуманитарной.

Однако ученики Бультмана, в особенности Эрнст Кеземан (который отделился от своего учителя в 1953 г., во время знаменитой конференции) и Гюнтер Борнкамм, старались увидеть сквозь евангельские тексты пусть слабые, но все же следы «исторического Иисуса». Это, второе, исследование имело целью отсеять самые ранние изречения, которые можно приписать Галилеянину, от более поздних, сочиненных Церковью, отделить подлинные исторические воспоминания от того, что к ним прибавили верующие, и определить, какие слова несомненно произнес сам Иисус — его ipsissima verba. Для этого были использованы различные критерии историчности, в том числе те, которые иногда следует применять очень деликатно.

Третья волна поисков исторического Иисуса основана на новейших знаниях о среде, в которой он жил, то есть о культуре и обществе тогдашней Палестины. Эти исследования нацелены на то, чтобы определить место Иисуса в современном ему еврейском обществе. Авторы так увлекаются этим, что начинают считать, что он никогда не переступал границы этого общества, и забывают о своеобразии Иисуса, которое нельзя было вместить в рамки общепринятого. В итоге читатель задает себе вопрос: как такой идеальный еврей мог стать родоначальником христианства? В эти исследования (которые в целом остаются разрозненными и многообразными) внесли большой вклад такие не похожие друг на друга ученые, как Давид Флуссер, Геза Вермеш (Jesus and the Jews, 1973), Э.П. Сандерс (Jesus and the Judaism, 1985, The Historical Figure of Jesus, 1993), Брюс Чилтон (Rabbi Jesus: An Intimate biography, 2000) и Герд Тайсен.