Мастер охоты на единорога - Анна Малышева

– Видала? – приветствовал ее скульптор, растирая покрасневший шрам на лбу. Когда он волновался или выпивал больше обычного, шрам краснел. – Это перед самым концом. Пропали мы с тобой, ангел мой Саша!

– Думаешь, выселят? – уныло спросила она.

– Выселят, реконструируют… И вот увидишь, хоть дом и останется на балансе Союза художников, такое отребье, как мы с тобой, тут жить уже не будет! Его сдадут или распродадут по частям, как торт! Я удивляюсь уже тому, что мы так долго продержались, в самом центре…

Впрочем, скульптор сильно не унывал. Его служанка, по совместительству модель и муза, суровая старуха, ненавидевшая весь белый свет и всех живых существ, за исключением своего подопечного, уже подыскивала ему мастерскую в ближнем Подмосковье.

– Ищи и ты что-нибудь, Саша! – посоветовал на прощанье Стас. – Не дожидайся, пока тебя выкинут с узлами на улицу… Чует мое сердце, от дома останется одна скорлупка… всю внутренность вычистят, и нас с тобой тоже… Как червей из гнилого яблока!

И скульптор захохотал, запрокинув кудлатую голову. Александра ушла от него, расстроенная. О ее будущем некому было похлопотать, и она была далеко не так беспечна. Художница решила браться за любые заказы и расходовать гонорары как можно экономней, чтобы не оказаться на улице в один прекрасный день. Обычно ей ничего не стоило растратить внушительную сумму за пару дней, купив необходимые книги, материалы для работы, и при этом она продолжала ходить в старой куртке с чужого плеча, питаться всухомятку и ездить на метро, потому что такси бывало ей не по карману. Копить деньги она не умела никогда, а сумма, необходимая для переезда в новую мастерскую, была чем-то настолько мифическим, что Александра боялась об этом думать.

И однако, когда пригласивший ее в Питер заказчик изложил всю суть задания, она готова была отказаться. Дело показалось ей странным и подозрительным…

– Собственно, скрывать мне нечего… – Павел расхаживал по комнате, и только порывистость его движений и выдавала волнение. Его лицо оставалось непроницаемым, а голос звучал ровно. – Просто я вас совсем не знаю… Но вы правы, совершенно правы, что насторожились.

Внезапно остановившись, повернувшись к женщине, он спросил, глядя прямо ей в глаза:

– А признайтесь, вы решили, что я склоняю вас к воровству?

Александра, которая не была готова к такому вопросу, нервно улыбнулась.

– Ну… честно говоря, такая мысль у меня мелькнула. Столько таинственности… И мою задачу вы описали так туманно… Мне показалось, – осторожно продолжала женщина, следя за лицом собеседника, на котором по-прежнему, ничего нельзя было прочесть, – что вы предлагаете мне, под выдуманным предлогом, незаконно проникнуть в запасники некоего провинциального музея… И помочь вам присвоить два хранящихся там старинных гобелена. Без ведома для хранителей…

Последние слова она произнесла уже почти шепотом, словно это могло смягчить их смысл. Павел, ничуть не смутившись, кивнул:

– Именно это я вам и предлагаю.

Несколько мгновений Александра думала, что ослышалась, до того безмятежно он произнес эти слова. И только когда их смысл стал ей окончательно ясен, покачала головой:

– Это невозможно. Будем считать, что я ничего не слышала.

Мужчина подошел к ней вплотную. Он стоял так близко, что она слышала его частое дыхание. Было ясно, что он очень волнуется.

– Я не предлагаю вам ничего красть, только кое-что разузнать! Я хочу получить то, что мне принадлежит по закону!

– Для этого есть другие пути, – у нее тоже участилось сердцебиение и начал срываться голос. – Если в музее по ошибке оказалась ваша вещь, вы можете потребовать ее обратно через суд… Насколько это будет успешно, нельзя предсказать, но музей маленький, провинциальный, и если у вас будет хороший адвокат… Доказательства…

– Да нет же! – Павел с досадой хлопнул в ладоши, словно одним ударом уничтожая все ее возражения. – Никакой суд не докажет моей правоты! Она очевидна только для меня, и будет очевидна для вас… если вы меня выслушаете.

Рассказ его был прост, но от этого ничуть не терял в своей диковинности. Александра, оставшаяся против воли, сломленная напором собеседника, его уверенностью в своей правоте, слушала, как сказку. И впрямь, в этой истории оказалось немало сказочного.

Если то, что рассказал ей Павел в первый час знакомства, звучало, как слабо завуалированное приглашение к совместному хищению из музейных запасников, теперь его слова приобрели другой смысл. Он доверился ей, и даже его холодноватый голос приобрел новые проникновенные нотки.

– Надо было начинать не с конца, – признался он, – а с самого начала. Но отчего-то мне казалось, что вы поймете меня с полуслова! Так вот, гобелены, о которых идет речь, всегда принадлежали моей семье. Мы их лишились из-за стечения обстоятельств, вследствие обмана… Если бы вы знали, сколько несчастий пришлось пережить моим предкам…

По словам Павла, его прадедушка и прабабушка со стороны матери происходили с юга Беларуси, с Полесья. Обедневшие шляхтичи, так называемые однодворцы, не имевшие в начале двадцатого века уже ни земли, ни леса, ни слуг, они решились переехать в Петербург. Там прадед получил место на почте. Должность он занимал невысокую, но жалованья вполне хватало, чтобы снимать квартиру на Васильевском острове. Там у пары родилось двое сыновей и дочь.

– Как ни странно, сохранились фотографии… – Подойдя к старому секретеру, почерневшему от многократных лакировок, Павел выдвинул длинный узкий ящик и достал несколько снимков, наклеенных на картон. – Это просто чудо, что они уцелели…

Александра вгляделась в героев рассказа. На одном снимке был изображен представительный, усатый господин в сюртуке, опиравшийся на спинку кресла. В кресле сидела дама, затянутая в черное платье, с воротником под самый подбородок. В углу студии красовалась пышная пальма. Перспективу создавал раздвинутый бархатный занавес с кистями. На другом снимке, в той же студии, в том же кресле сидели маленькие мальчик и девочка. Их можно было отличить только по прическам: светлые кудри девочки спускались ниже плеч, у мальчика они были подстрижены вровень с мочками ушей. На детях были одинаковые черные платьица с кружевными воротничками. Мальчик постарше стоял рядом с креслом. Александра сразу отметила его сходство с Павлом и решила, что это его дед, но заказчик указал пальцем на девочку:

– Бабушка!

– Очень милая, – сказала Александра, поднимая взгляд. – У вас ее глаза!

Собственно, у всех детей на снимках были светлые глаза навыкате, широко расставленные, с мечтательным, ускользающим выражением, такие же, как у Павла. Мужчина кивнул, пряча снимки обратно в секретер:

– Я на нее похож. Так вот, когда началась Первая мировая война, вся семья уехала из Питера, здесь стало голодно. Они отправились к дальним родственникам, на Волгу… Не правда ли, – горько усмехнулся Павел, – отличное место они нашли, чтобы скрыться от голода… Прадед заболел… Он умер где-то в дороге, на станции, от холеры. Там его и похоронили. Прабабушка несколько месяцев жила в деревне, рядом со станцией, она не могла решиться, куда ей деться с детьми, потому что той родни на Волги она не знала, это была родня мужа. Решила вернуться в Питер, но дорога уже была отрезана гражданской войной. Тогда она на свой страх и риск поехала в Сибирь…