Меня удочерила Горилла - Фрида Нильсон

Герда повернулась ко мне.

— Ты здесь уже девять лет! Неужели до сих пор не запомнила, что, прежде чем браться за чистые вещи, надо мыть руки?

Щёки у меня запылали. Некоторые дети ухмылялись — так было всегда, когда Герда на меня кричала, а случалось это нередко. Я вечно забывала мыть руки. Но вовсе не потому, что была грязнулей. Просто это улетучивалось из головы, сколько бы Герда меня ни отчитывала. Может, мои мозги устроены так, что мысли о мыле в них надолго не задерживаются? Может, они созданы для мыслей о других вещах? Пока что у меня не было возможности это проверить, все силы уходили на защиту от мыльных упрёков Герды.

Иногда мне казалось, что мыться так часто вовсе не обязательно. Хоть ты сто лет простоишь под душем, оттирая грязь, всё равно не успеешь оглянуться, как опять испачкаешься. Только высказать это Герде я никогда не решалась. Она всегда повторяла, что «по иронии судьбы» у неё на шее оказалась такая неисправимая свинья, как я. Что за ирония такая, я не очень понимала, но любому ясно: это плохо.

— Ну? — вопрошала она. — Неужели ты настолько глупа, что руки забыла помыть?

Я отвела взгляд, сказать было нечего.

Герда приложила руку к уху, будто не расслышала мой ответ.

— Что ты сказала, Юнна? Может, ты у нас дурочка?

Все уставились на нас. Я прикусила губу и крепче вцепилась в простыню.

— Нет, — прошептала я.

— Э-эй! — заорала Герда, как будто она оглохла. — Мы не слышим тебя. Говори громко и чётко, чтобы всем было ясно. Ты у нас дурочка?

— Нет!

— Вот это другое дело. Тогда иди, вымой руки.

Она развернулась и прокричала ещё громче:

— Остальные собираются в быстром темпе! Что, весь день будете здесь трясти простынями? Толку от вас никакого!

Некоторые начали собирать простыни и подушки, чтобы занести в дом. И тут из ельника послышался тихий звук мотора. Автомобиль приближался. Дети вытянули шеи, словно охотничьи собаки, почуявшие дичь.

— А ну успокоились! — завопила Герда, но никто не смотрел в её сторону. Всякий раз, когда в приют приезжала машина, дети окружали её. Все пихались и расталкивали друг друга локтями, стремясь пробраться поближе и показать себя, все хотели уехать из «Лютика» навсегда. Как же мы об этом мечтали! Как нам хотелось обрести настоящий дом, настоящую маму, такую красивую, с высоким пучком и ароматом духов. Маму, которая, если ты разобьёшь коленку, расстроится, воскликнет: «Бедняжка ты моя!» — и помчится за пластырем. Как мы мечтали о папе в блестящих ботинках, который побежит покупать комиксы, если ты заболеешь гриппом. Да уж, все мы хотели покинуть «Лютик», но, когда в приюте живёт пятьдесят один ребёнок, шансы у каждого невелики. Поэтому все мы здорово работали локтями в те редкие разы, когда в приют кто-нибудь приезжал.

Я побежала к воротам вместе с остальными. Звук мотора становился всё громче, ещё немного — и автомобиль будет здесь. Я встала на цыпочки, чтобы получше рассмотреть его за стрижеными головами детей…

Из леса, сделав крутой вираж, вынырнул потрёпанный старенький «Вольво». Он нёсся на дикой скорости. Ещё мгновение, и машина подъехала к воротам и завернула на гравийную дорожку. Она с рёвом объехала пару раз вокруг большого дуба, рванулась вправо, затем влево, словно никак не могла определиться, где встать. В конце концов она резко затормозила и, сделав ещё полкруга, замерла прямо перед нами.

Теперь уже не только у Арона лицо походило на яичницу-глазунью. У машины был такой вид, будто она только что спаслась от кровожадных сборщиков металлолома. Сзади бессильно болталась выхлопная труба, от мотора пахло гарью, а стёкла были покрыты картинками и наклейками. Кузов был испещрён рыжей чешуёй ржавчины, но кое-где виднелись остатки старой зелёной краски.

Я наморщила нос. Не хотелось бы мне попасть в дом к тому, кто сидел в машине, — кем бы он ни был. Похоже, та же мысль вертелась в головах у остальных.

— Ну и развалюха! — крикнул Арон. — Ни за что в жизни в такую не сяду!

Герда как заворожённая смотрела на свою испорченную гравийную дорожку. Затем она перевела взгляд на машину. Дверца распахнулась.

Наружу показалась чёрная волосатая нога, обутая в перепачканный глиной башмак с драным шнурком. За ней тотчас показалась и другая нога, такая же толстая и косматая. Сглотнув от волнения, я вытянула шею. Не пойму, чего мне хотелось больше — остаться и посмотреть, кто сидит внутри, или убежать подальше и спрятаться. Было что-то жуткое в этом автомобиле, такие гости у нас впервые. К нам всегда приезжали красивенькие машины.

Ручища оперлась на дверцу «Вольво», и её обладательница вывалилась наружу, пыхтя и стеная. Казалось, сердце моё на несколько мгновений остановилось в груди. Воцарилась мёртвая тишина.

Это была горилла! Двухметрового роста, с круглым, как бочка, животом, чёрной бугристой головой, походившей на гигантскую грушу. Она была без рубашки, зато в поношенных панталонах — голубых и мятых под коленями. Горилла наклонилась и одёрнула штанины, так что они немного прикрыли ботинки.

Затем она скрестила лапы на груди и окинула взглядом «Лютик»: окошки на верхнем этаже, где располагалась большая спальня; земляной погреб, где хранились картошка и маринованные огурцы; вход в кухню, через который можно было пройти, если ты весь перепачканный возвращался из сада. Позади всего — уходящая вдаль кромка леса, ели, черневшие тревожной стеной. Горилла ещё немного постояла, созерцая этот пейзаж, затем перевела на нас взгляд потенциального покупателя.

Дети гурьбой хлынули к главному входу. А Герда так и осталась стоять, уставившись на гориллу, словно на привидение. Я развернулась, чтобы помчаться следом за всеми. Сердце бешено колотилось в груди, гравий хрустел под ногами. Прочь отсюда, скорее!

Но вдруг произошло нечто странное. Я остановилась — сама не знаю почему. Помню, как, замерев на месте, я думала: «Надо срочно уйти и спрятаться подальше, как все остальные».

Но я стояла как вкопанная… Спиной я чувствовала чужой взгляд — такой долгий и пристальный, что сопротивляться было невозможно. Сама того не желая, я медленно обернулась.

И встретилась взглядом с карими глазами гориллы. Она улыбнулась, обнажив огромные кривые зубы. Подошла ближе. Я словно окаменела.

И тут Герда грохнулась в обморок. Тихо простонав, она повалилась на спину и осталась лежать. Горилла наклонилась над ней и помахала лапами у неё над лицом. Герда тут же очнулась, вскочила и стояла пошатываясь, словно больной зяблик. Я пулей сорвалась с места и кинулась к дверям.

В большом коридоре лежали горой ботинки и сапоги. Я сбросила свою обувку и сломя голову полетела вверх по лестнице. На стенах аккуратными рядами висели старые чёрно-белые фотографии. В спальне царил переполох, как в курятнике. Дети носились по комнате и орали.