Умом и молотком - Алексей Иванович Брагин

выехали в степь, на асфальтированную магистраль, на обочинах еще кое-где серели слежавшиеся снежные пласты.

Дорога соединяла Кенгир, как они называли по-старому Новый город, с Никольском и Рудником, поселками, теперь входящими в черту города. Косые, негреющие лучи закатного солнца высветляли линии электропередач, силуэты дальних копров — самых глубоких в стране медных рудников.

Когда проезжали Никольск с его кварталами новых, современных домов, Каныш Имантаевич сказал:

— А здесь, Вася, был твой лагерь. Я к тебе в тридцать шестом приезжал.

— И перебросил нас в пойму Кенгира, на съемку речных конгломератов. Мы там еще нашли старинные арабские книги. Помнишь?..

В поселок Рудник они въехали уже в сумерках. Василий Иванович жил там, где прежде был заезжий двор геологов. С тех пор здесь так и остались бревенчатые навесы.

Зоя Ивановна руками всплеснула:

— И ждала, признаться, и не ждала. А пироги-то, Каныш Имантаевич, еще горячие, словно подгадала.

Все здесь было знакомым. И подворье, и брезентовые плащи на вешалке, и эти просторные комнаты с добротной мебелью без входившей в моду полировки, и запах пирогов и баранины.

Ели без оглядки на диетические запреты. Сдабривали ужин шутками, воспоминаниями, понятными только им. Василий Иванович неожиданно нахмурился:

— Вот что я должен сказать. Опять меня сватают. В Министерство геологии. Говорят, засиделся. Да вот и дети уже в Алма-Ате учатся. А я не решаюсь.

Вероятно, Каныш Имантаевич знал об этом. Иначе бы он сразу не ответил так уверенно:

— И правильно делаешь, Вася, что не решаешься. Нельзя тебе никуда уезжать отсюда. Джезказган стоит того, чтобы ему посвятить всю жизнь, без остатка.

Помедлил немного и с теплой задумчивостью добавил:

— Да и мне спокойнее будет. В надежных руках наше дело. Впрочем, мое спокойствие — дело десятое. Исходи из интересов Джезказгана.

— Спасибо, Каныш. Твое мнение для меня решающее. Не уеду я отсюда. Не уеду. Слышишь, Зоя?

Они встали на рассвете. На въезде в Джезказган отпустили машину и пошли к Дворцу культуры пешком.

Город жил своей утренней жизнью. Домохозяйки спешили в магазины. Перед школой играли ребятишки. И дети, конечно, не могли догадаться, что эти двое высоких прохожих имеют самое прямое отношение и к школе, в которой они учатся, и к городу, в котором они родились.

А Каныш Имантаевич и Штифанов не могли и подумать, что вместе они проходят по Джезказгану в последний раз, что не пройдет и трех лет, как горно-металлургическому комбинату присвоят имя К. И. Сатпаева, из первой меди, которая будет здесь получена в день открытия XXIV съезда КПСС, отольют символический ключ от города. А местный скульптор из этой же меди сделает барельеф Сатпаева для краеведческого музея. Они не могли знать и того, что город Джезказган станет областным центром новой области, в которой будет сконцентрирована цветная металлургия республики, и прежде всего промышленность меди.

…В том же 1961 году Каныш Имантаевич побывал и в Баянаульском районе. Навестил зимовку-корык невдалеке от берегов речушки Ашису — Горькая вода. В низине, защищенной холмами от ветров, по-прежнему стоял деревянный дом, в котором он родился и провел детские годы. Каким маленьким по? казался он Канышу Имантаевичу теперь.

Он поднялся на тот холм, где находилась могила родителей: скромная ограда, мраморная плита. Старики, сопровождавшие Сатпаева, ожидали его у подножья холма. Ожидали долго, пока он был наедине с самим собою.

Когда Каныш, сын Имантая, снова вернулся в круг своих земляков, только очень внимательный взгляд мог обнаружить след печальных и высоких раздумий на его лице.

— Почему я не вижу Заира Казбагарова? Как он живет, где он?

— Вот он, Заир.

Не сразу узнал Сатпаев друга своего детства. Но тут же, как бы оправдывая свой городской вид, сказал:

— И я постарел, Заир. Если я отпущу бороду, надену чапан и возьму в руки палку — никто не скажет, что я моложе тебя. А помнишь, Заир, мы наперегонки бегали по склону и считали эту сопку высокой. Теперь идем медленно, и сопка кажется нам совсем маленькой.

— Это, Каныш, ты так видишь потому, что взошел на самую вершину.

— А если я, дорогой Заир, начну считать твои перегоны с отарами на джайляу, великий, наверное, получится путь. Давай лучше вспомним, как мы качались с тобой на качелях, вверх-вниз. Не забыл?

…Вечером на встрече работников совхоза, в центральной усадьбе, находящейся на территории аула № 4, Заир сел рядом с Канышем и очень обрадовался, когда Каныш пообещал помочь животноводам приобрести несколько племенных коров казахской белоголовой породы. В том, что Сатпаев выполнит свое обещание землякам, никто не сомневался. Но никто не думал в тот вечер, что они больше уже не встретятся, а совхоз через четыре года назовут именем К. И. Сатпаева.

Повидал Каныш Имантаевич и свою чудом сохранившуюся школу, вернее тот бревенчатый домик, в котором была его первая школа. И никак не мог себе представить, как столько ребят помещалось в узком сарайчике!

Ему приготовили ночлег в юрте на берегу Ашису, чтобы легче дышалось, крепче спалось. А он долго не мог заснуть, выходил, всматривался в ночную степь, в темные очертания баянаульских гор, в звездное небо. Как приблизилось к нему его аульное детство, долгие годы ученья!

Где-то совсем неподалеку находились сопки, окружавшие их зимовье. Трехглавая сопка очертаниями своими походила на подкову. Ее Подковой и окрестили. Красноватую гору называли Кзыл-Тас — Красным камнем. А гору, которая торчала каменной пикой, словно забытой в степи былинным богатырем — батыром, звали Найза-Тас — Пика-камень.

В горах были клады. Каныш слышал, что в год его рождения купец Сорокин раскопал курган в Баянаульской степи и нашел там золотое кольцо весом в четыре золотника, позолоченные бляхи.

Он любил слушать разговоры старших. Мысли о кладах время от времени завладевали и им. И не только о курганных. Вокруг были цветные горы и цветные камни. Зеленоватые. Дымчатые. Красных оттенков. Блестящие, как начищенный тульский самовар в юрте.

— Аже, бабушка моя, — обращался он к Нурум, — вот что я нашел. Это золото?

Он помнил недоверчивую улыбку на бесконечно добром морщинистом лице. Бабушка подарила ему каркаралинский ящичек-сундучок, украшенный красивым орнаментом. Каныш прятал в него свои находки и время от времени раскладывал их на кошме, как мозаику. Он втайне был убежден, что Нурум неправа и что он нашел сокровище.

Случалось, отец брал его с собой в Баянаул. Эта казачья станица, подымавшаяся добротными домами по взгорьям-террасам, была в глазах Каныша сказочно богатой и большой. В станице он научился разговаривать по-русски с казачатами.

Еще он любил откочевывать с семьей на джай-ляу — на пастбище,