Одиссея Квинта Лутация Катула - Тимофей Владимирович Алешкин

— И что, Вулкан тогда в двойном размере помогать будет? — заинтересовался Катул.

— Конечно, будет, из храмовой ведь казны займ дадут, если вдруг — Гермес пронеси! — лавку ограбят, или ещё там что-то, что лучше не называть. Но этим достойным жрецам Вулкана и этого мало! Может быть, ты можешь сказать им пару слов, почтенный Квинт Лутаций, ведь ты же верховный понтифик, они все тебе должны починяться?! — Квинт Лутаций вообще-то был только местоблюстителем верховного понтифика Метелла, воевавшего в Иберии, ну да ладно, небольшую лесть можно принять, если она от грека.

— Они ещё потребовали, чтобы в лавке не было других входов и была собака. Как будто Архелай уже ничего не охраняет! И что мне продали на рынке за собаку, я тебя спрашиваю, почтенный Квинт Лутаций? Это не собака, это потаскуха, а стоит как целый секретарь из Афин! Даже дверь в твой дом заделать встало вдвое дешевле…

— Как заделать?! — Катул с недостойной квирита поспешностью прошагал за прилавок, между разложенных и развешанных колец и цепочек, оттуда в тёмную, заднюю половину лавки. Боги великие! Янус, бог дверей! Двери не было. Руки Катула натыкались только на стену. Лампа в руке подскочившего сзади Аполлония осветила свежую кирпичную кладку. Кровь бросилась в лицо Квинту Лутацию.

— Кто, блядь, тебе позволил? Ебать, да как же ты без меня, без хозяина?

— Я хотел… почтенный Квинт Лутаций… я через дядю… — Катул смотрел сердито, и голос Аполлония угас до шёпота. Потом грек, похоже, догадался, что рассердило Катула, и почти выкрикнул: — Вся постройка за мой счёт, почтенный Квинт Лутаций! Никаких вычетов из платы!

— Я тебе устрою вычеты! — Катул как-то вдруг понял, что оказался в не менее глупом положении, чем с привратником, и это его окончательно успокоило — получается, день такой, несчастливый.

— Ты всё за свой счёт разберёшь! И пеню заплатишь! — Катул сам не знал, откуда он взял эту пеню, но решил не сбавлять напора и продолжил, удачно припомнив к слову выражение законников: — В двойном размере!

— Хакую… позьемю в двойном? — у Аполлония от удивления прорезался сильный греческий акцент. Державшая лампу рука дрогнула, свет заплясал по комнате. В короткое мгновение перед ответом Катула из-за стены явственно донёсся звук голоса. Что-то громко там говорили, Катулу это не понравилось. Впрочем, от Аполлония все равно нужно было уходить.

— Это тебе в суде расскажут, почему, если не заплатишь, — совсем уже спокойно ответил Квинт Лутаций, отодвинул грека и пошёл к выходу. — Помнишь, кто мой зять? Вот он и расскажет.

Пожалуй, удачно это с Аполлонием вышло, решил Катул. А то дядя его, Сострат-эпикуреец, слишком большой процент за перевод через лавку племянника восточного золота в римское серебро берёт. Связи в Греции — связями, но не один Сострат в Риме философ. Стоики, говорят в сенате, вдвое меньше просят — врут, конечно, но говорят ведь! Наш славный Лукулл в Азии побеждает Митридата, значит, торговля на востоке восстановится, римский денарий окрепнет, цена на золото, наоборот, пойдёт вниз, а за помощь Катулу всякие восточные просители всё равно ведь золотом тайно платить будут. А цены давно оговорены, да и много ли с них возьмёшь, с гречишек. Значит, или себе в убыток стараться, или процент надо снижать. А Сострат всё равно своё с оборота возьмёт — оборот-то вырастет. Да, пришла пора прижать дядю с племянничком, хорошо прижать.

— Будь здоров, Аполлоний! — сказал Катул, выходя.

— Будь здоров, почтенный Квинт Лутаций, — печально ответил Аполлоний за спиной у Катула и тут же заорал на раба по-гречески: — Архелай, толстая твоя задница! Где этот проклятый уголёк?

Да, подумал Катулл, вот только пожара сегодня и не хватало. Но возвращаться и выяснять, что там грек топит углём в разгар лета, времени у Катула не было. Его путь лежал домой.

Главный вход исключался. Двери в пристройку больше не было. Был зато подземный ход, даже два — старый и новый. Но это уже совсем на крайний случай, да и выходы снаружи открыть будет трудненько. Оставались соседи.

Квинт Лутаций шествовал дальше по улице, вверх по пыльному склону Палатинского холма. День выдался жаркий, солнце пекло прямо в затылок. Даже ветерок со стороны моря сегодня был ничуть не прохладный, а как будто дул прямо из самой Африки. Квинт Лутаций остановился, ответил на приветствия юного Антония (что он тут делает, интересно?) и осторожно промокнул потный лоб изгибом тоги. Если бы не Рик, сейчас Катул бы уже сменил тяжёлую шерстяную утреннюю тогу — пышную, сенаторскую, для церемоний — на тогу полегче и был бы уже не на Палатине, а на полпути к баням.

Катул шёл и думал, кто это у него дома голос поднимает. И на кого. Голос был мужской, но не Батта, а больше ведь некому, остальным рабам громко говорить запрещено. Получается, свободный? Может, Муммия любовника прятала? С доброй жёнушки Катула скорее сталось бы кондитера тайно принимать. Всё равно ведь, и про кондитера, и про любовника Катулу сразу бы донесли. Да и кто бы он был? В Риме всего сто знатных семей, всё всем про всех было известно, даже любители чужих жён наперечёт. Юлий Цезарь не мог, он на свадьбе. Сергий Катилина доебался уже, дурачина, до весталки, до обвинения в святотатстве, ну и до суда понтификов, ему сам Катул велел хотя бы до дня суда посидеть тихо. Юнцы из молодых да ранних, побоялись бы Квинта Лутация. Был ещё один, то есть этого-то, последнего, Катул исключал с самого начала, но именно в его двери теперь и постучал.

Дом Гортензиев был рядом с домом Лутациев, одна стена общая. Из-за этого ли Катул-старший отдал дочь за сына соседа, или по другой причине, но только с семейным союзом отец угадал. Гортензии Лутациям были, конечно, не ровня — восковая маска предка-консула в доме у них стояла только одна, против трёх у Катулов. Зато нынешнего главу рода, молодого Квинта Гортензия Гортала, боги одарили небывалым даром красноречия, уже в двадцать с небольшим лет он стал признанным первым оратором Рима. А это значит, силы и влияния в Городе у Гортензия было как бы не больше, чем у консулов. Вот только истинно римской основательностью и твёрдостью Квинт Гортензий не отличался. Здесь за двоих был Катул. По бурному морю римской политики их семейный союз направляла крепкая рука Квинта Лутация. Гортензий отведённой ему ролью был доволен — он царил в судах, а сенат и