Гиблый путь - Егор Владимирович Мартынов

– Ты что, идиот, забыл? Позавчерась деда Гришу схоронили. Небось, не от сердечного приступа помер, а от этой вашей самогонки сгорел.

– Да не надрывайся ты так, ей Богу, – еле выдавил из себя Лёха, болезненно морщась и закрывая уши руками: – Данила, не знаю, как этой дуре объяснить. Ну говори ты тише. Нет, подкрадётся сзади, как зыкнет… И не знаешь, то ли портки менять, то ли в тех же гулять до следующего раза. Повлиял хоть бы ты на неё, что ли.

– Тоже мне, влиятель нашёлся, – возмутилась Ленка.– Вчера сам по грядкам ползал. Вон и Скотину, поди, не подоил. Мучаешь животину несчастную.

– Да погоди ты, погоди. Я ж тебя спросить хотел… Ты вчера, – начал Данил и тут же она его бесцеремонно перебила, выплёскивая уйму не относящейся к делу информации.

Лёхе, по-видимому, был привычен долгий, утомительный ликбез, во всяком случае, он не пытался сбежать, а наоборот устроился поудобней, положив голову на забор. Сильно вытаращив глаза, он делал вид, что не только слушает, но ещё и понимает. Доказывая напряжённую работу мозга, выражение его лица становилось всё страшнее и страшнее.

Понимая, что не способен выслушать, а тем более осмыслить всё, что Ленка думает о таких серьёзных вещах, как алкоголизм, кризис среднего возраста, воспитание в муже человека, Данил пренебрегая правилами вежливости, обратился с проблемой к Лёхе.

– Ты говоришь, никаких подозрительных шорохов не слышал? – медленно проговорил ему Данил, попутно жестами стараясь изобразить то, что Лёха не понимал словесно.

Тот закатил глаза ко лбу, как будто хотел разглядеть те мысли, что ещё могли оставаться в его заспиртованном мозгу.

– Какие шорохи? – встряла в разговор Ленка, дав понять, что её монолог окончен, и она с удовольствием поможет разобраться и в этом непростом деле. – У кого ты спрашиваешь? Он себя-то не помнит. После обеда он у нас в уборной сидит, пока не замычит, его оттуда не выгонишь. У него там нычка в ведре с бумагой припрятана, – пояснила она, ехидно поглядывая на своего благоверного. – А с вечера, насколько я помню, ты присоединяешься к его празднику.

Она выдохлась и, склонив голову на бок, застыла в этой выразительной позе, приготавливаясь к новой атаке.

– Чего ты, оголтелая, тень на плетень наводишь, – с усилием выдавил из себя Лёха, словно только что вернулся в сознание, – ничего там нет. Правильно тебя Данила глупой бабой называет.

– Конечно, нету там ничего,– передразнила она его. – Это теперь нету, а вчера было, я сама видела!

– Так то, может, там вода была. Ты её нюхала? – вяло попытался защититься обиженный Лёха.

– Как же, вода. Пробовала я твою воду.

Ленка противно захихикала, сверля торжествующим взглядом то Данила, то мужа. Лёха не сразу нашёлся, что сказать в ответ на бесстыдное вероломство жены.

– Так это ты, курва, полбутылки испробовала? Ууу…– завыл он, внезапно потеряв обычную безмятежность, поднял руку и всей пятернёй залез ей в лицо. – Ууу…рожа.

Ленка испуганно завизжала и с трудом оторвала его руку от своего лица.

– Это у кого рожа? Ты на свою рожу посмотри, – истошно закричала она и вцепилась скрюченными пальцами прямо в толстые щёки супруга.

На этот раз они пропали за забором надолго. Время от времени долетали приглушённые вопли Лёхи, забор ходил ходуном, грозясь свалиться в его огород.

– Тьфу ты, – сплюнул Данил на траву, качнул подгнивший столб и тупо уставился под ноги.

Минут пять он слушал их возню и, не дождавшись конца семейного противостояния, побрёл назад к коровнику. Обошёл ветхую постройку кругом. Не найдя никаких следов, не воскресив в памяти ни единой детали, ведущей к обнаружению своей любимицы, решил пойти в лес, поискать там.

Побеги коров случались и раньше. Всех находили в лесу целыми и невредимыми. Бывает, заблудится, напугается шороха какого-нибудь, стука, шарахнется в сторону и потеряет тропу, плутает, плутает, по рёву её и находят, а ещё случается, забудет хозяин ворота закрыть, она туда – шасть – и давай по деревне шляться, пока хозяин спохватится, глядь, а она уже в лес упёрлась. Тянет их туда, что ли. Трава там хорошая: сочная, густая, не то что в деревне, всю выкатали гусеницами трактора. Ну а как без них – пахать, боронить никого вручную не заставишь. А травка чуть только проклюнется, они её ну давай укатывать. Вот и получается, чуть ветер дунет – пыль столбом, полные глаза и рот, не успеваешь отплёвываться, а чего вы хотели – песок голимый.

Деревню когда-то построили на берегу Оби. Прямо на изгибе реки. Мощная река была, норовистая. Это ещё деды рассказывали. Да только не по душе ей стало изворачиваться. Кидалась она в берег, кидалась, да и проложила себе путь попрямее. А потом и вовсе ушла вёрст на девять к западу. Осталась от Оби старица – Дочкино озеро. Один берег пологий, Ведьмин луг зовётся, другой высоченный, песчаный, весь заросший облепихой. Кто не знает, где тесная тропинка протоптана, вряд ли продерётся через сплошные колючки. Местные рыбаки шастают – хоть бы хны. Зато караси какие хорошие, если место прикормленное. Лини – их вообще чистить не надо, их ещё «золотым карасём» называют: чешуи у них нет.

Проходящие мимо деревни интересуются: чья дочка в озере утопла?

Старожилы посмеиваются в бороду – типун на язык вам, пустозвоны, все наши дочки, слава Богу, живы здоровы! И тут же рассказывают душераздирающую историю о корове из соседнего села по прозвищу Дочка.

Данил и сам мальчишкой плакал, когда дед рассказывал ему эту историю. Суровый и молчаливый в будни, в праздники, после бабулиной наливки, дед становился добрым и словоохотливым. Он усаживал маленького Данила на колено и начинал повествование. Дрова в камельке щёлкали, жар смаривал деда в сон, и на середине рассказа он засыпал. Но маленький Данил всё равно заливался слезами, потому что знал эту историю наизусть.

После войны эта беда случилась в Сидоровке. Послала мать Тамарку с Райкой корову пасти. А чего с девчонок взять: заигрались они на пригорке. Шалашик из веток мастерят, а сами с бугорка поглядывают, как их Дочка травку щиплет.

А в ту пору поселенцы, что в малых казармах обитали, дёготь в лесу гнали да золу в болото сваливали. Ну, видать, мох там и шаял. Почто корова туда попёрлась, никто не ведает, не учуяла, знать, опасность. Провалилась в самый пыл.

Девки уж и пол настелили и цветы в щели шалаша натыкали, вдруг слышат, ревёт их корова, как скаженная. Они кинулись вниз