Думать не будем пока ни о чем - Айя Субботина

— Афганец?[1]— на своей волне спрашиваю я, безоговорочно угадывая знакомый тяжелый и очень специфический запах самой что ни на есть настоящей конопли, которой посыпали спил хорошо продымленной маслянистой древесины. — Тяжеловато для выхода в свет днем.

Но ему идет.

Запах сидит как дорогой аксессуар, а такие ароматы нужно уметь «носить». И дано это, увы, далеко не всем.

— Только переехал, — повторяет мужчина. — Что бросил в машину — с тем и живу. Антон, — представляется он и к моему большому облегчению не протягивает ладонь для рукопожатия. Просто улыбается.

— Йен, — называюсь я.

— В честь колдуньи из Венгерберга? — Он как будто даже приятно удивлен. Никакого «О!» или «Как-как вы сказали?».

Читает фэнтези?

Можно сказать, что Йен — это старо-шотландское имя и означает «милость богов». Я часто так делаю. Это проще, чем объяснять далеким от чтения взрослых сказок людям, что иногда родители называют своих детей не только в честь героинь затяжных турецких сериалов.

Но ничего из этого не успеваю, потому что тамада вдруг оказывается рядом, сует мне в руки веревку с деревянными прищепками, а Антону ловко завязывает глаза. Он пытается приподнять повязку, но когда на него шикают, послушно прячет руки за спину.

Толстовка немного подтягивается вверх, ровно до того места, где заканчивается пряжка ремня.

Женщины никогда не признаются в этом, но мы оцениваем то, что у мужчины ниже пояса где-то на уровне инстинктов. Просто… мысленно визуализируем, что там может быть по едва уловимым намекам: как натянута ткань, например, как выгибается крупная молния джинсов.

А я, хоть и закомплексованная фригидная ледышка — из-за этого рядом с Сашей за свадебным столом теперь сидит другая женщина — и вегетарианка в сексе, иногда все же люблю подсматривать в «мясное меню».

Вроде там нет ничего такого, что делает мужскую походку нарочито вразвалку.

Почему мне кажется, что даже через повязку моя «пара» видит мой взгляд? Может быть, потому что он немного удивленно приподнимает бровь?

Тамада объясняет правила: женщины вешают друг на друга прищепки в произвольном порядке, а мужчины за минуту должны снять как можно больше с завязанными глазами. Потом мы меняемся ролями и все повторяется. Та пара, у которой будет больше всего прищепок в корзинке, получит приз.

Я мысленно сжимаюсь до размера молекулы, когда женщина средних лет вдруг подмигивает мне и начинает цеплять в меня прищепки со скоростью степлера. Пару раз больно прихватывает ткань вместе с кожей, но это ерунда по сравнению с паникой, которая заставляет меня нервно сжать пальцы в замок.

— Все, готово, — довольно потирает ладони «помощница» — и я с ужасом замечаю, что она прицепила прищепки так, что моему напарнику придется очень тщательно меня ощупать, чтобы найти хотя бы половину.

Господи.

— Все хорошо? — переспрашивает Антон, чутко реагируя на мой нервный смешок. — Все эти свадебные конкурсы — такое убожество. Чувствую себя бесплатным клоуном. Я ведь не один такой?

— Что? — Я понимаю, что он говорит, но от паники начинают путаться мысли, и, чтобы выиграть время, прикидываюсь непонятливой дурочкой. Беспроигрышный вариант. В компании людей, минимум на десять лет старше, не трудно казаться глупее и неопытнее.

Пока тамада накаляет атмосферу скабрезными шутками, Антон делает шаг навстречу, приподнимает повязку и за секунду до того, как нас застукают на мухлеже, успевает окинуть меня цепким взглядом.

— Во-первых, не трясись, — неожиданно переходит на «ты». — Во-вторых, я почти все запомнил. Если будешь подсказывать, мы всех сделаем.

— Ээээ… — Получается очень глупо, и даже попытка прокашляться не заглушает бестолковый звук. — Не любишь проигрывать?

— Вообще-то нет. Но на свадьбе бывшей это будет обидно.

— Болезненное расставание? — наугад предполагаю я.

— Скорее — тяжелое и геморройное, — прямо отвечает он.

Я не успеваю придумать достойный ответ, потому что музыка заглушает наш разговор, и Антон оказывается слишком близко, чтобы меня паника все-таки не сожрала меня с потрохами.

Когда вчера Наташа позвонила и пригласила меня на свадьбу, я долго ржал.

Как говорится — в голосину и до слез.

Потому что после нашего бурного расставания, когда она бегала за мной, чтобы сказать, какой я хреновый и как ей будет хорошо без меня, был уверен, что больше этой женщине уже ничем не удастся меня удивить.

Ей удалось.

Хотя вряд ли она понимает, что я пришел не для того, чтобы в последний раз увидеть, какой баран и какое счастье прозевал, а, чтобы еще раз убедиться, что бросить ее было самым правильным решением за… да в общем, за до хрена времени.

Одно плохо. Не люблю я эти конкурсы, особенно те, в которых нужно прикидываться лихим и придурковатым.

— Справа… ниже… — Нервно и прерывисто шепчет моя напарница со странным именем, пока пытаюсь по памяти снять с нее прищепки. — Еще ниже…

Я цепляю мизинцем деревянный край, сдергиваю прищепку — и Йен забирает ее из моих рук. Слабо вздрагивает, когда мы на секунду соприкасаемся пальцами. У нее явно какие-то проблемы с физическим контактом, потому что, даже несмотря на мои крайне деликатные прикосновения, она продолжает громко сопеть всякий раз, когда мне приходится до нее дотронуться.

Почему все симпатичные девушки всегда не в ладу с головой?

— Десять! Девять! Восемь! — орет воодушевленная тамада — и я слышу, как парочка справа начинает усердно пыхтеть. Вот где не скучно. Гости уже порядочно выпили, за окном стемнело, так что самое время искать, кого зажать в углу.

— Кто-нибудь закройте ей рот… — жалобно стонет моя напарница, и я абсолютно с ней согласен. — Слева, на краю пиджака.

— Она подсказывает! — орет кто-то из гостей явно в нашу сторону.

Можно подумать, что мы тут играем не на дурацкий бесполезный приз, а на бесценное полотно голландского художника. Люди — такие люди. Обычно таким все всегда нужнее, чем другим, особенно, когда у кого-то из окружающих что-то идет в рассинхрон с надуманными правилами и моралью. А кто придумал эти правила и мораль — не ебет. Все обязаны следовать.

— Не люблю людей, — говорит Йен.

Ну надо же, как у нас много общего.

Когда дурацкий конкурс завершается, и мы с девушкой меняемся местами, я понимаю, что наши проблемы не кончились, потому что даже после старта она просто стоит с завязанными глазами и опущенными руками, даже не пытаясь что-то делать.

— Мне тяжело притрагиваться к незнакомому человеку, — неожиданно признается она, хоть я и не спрашивал. — Это не имеет к тебе отношения. Это… мои проблемы.