Давид Гольдер - Ирен Немировски

— Мне нужны были деньги, Давид, — произнес Маркус изменившимся голосом. У него неожиданно задергался уголок рта. — Я… Мне позарез необходимы деньги, Давид… Ты не хочешь… дать мне немного заработать?.. Не думаешь, что…

Гольдер упрямо покачал головой, тараня лбом воздух.

— Нет.

Маркус судорожно сцепил бледные пальцы, царапая ногтями ладони.

— Ты меня разоряешь. — Его голос прозвучал глухо и странно.

Гольдер не поднял глаз и ничего не ответил. Маркус подождал еще несколько секунд, потом встал, мягко оттолкнув стул.

— Прощай, Давид… Так ничего и не скажешь? — Это был не вопрос — вопль отчаяния.

— Ничего. Прощай, — бросил Гольдер.

Гольдер закурил, мгновенно задохнулся и раздраженно раздавил сигарету в пепельнице. Судорожный астматический кашель сотрясал его плечи, хрипы и свист рвались из легких, рот наполнился горькой слюной. Белое до восковой бледности лицо с синяками и отеками под глазами стало багрово-красным от прилива крови. Гольдеру уже исполнилось шестьдесят, это был огромный человек, толстый и обрюзгший, жесткое, изборожденное морщинами лицо с живыми бледно-серыми глазами обрамляла густая седая грива.

Комната пропиталась табачным дымом и остывшей золой — летом так пахнет во всех парижских квартирах, где долго никто не живет.

Гольдер отодвинул стул, приоткрыл окно и долго смотрел на подсвеченную Эйфелеву башню. Жидкий красный огонь перетекал на предрассветное небо… Он думал о «Гольмаре». Сегодня ночью семь этих букв сверкают золотыми солнцами в четырех крупных городах мира. «Гольмар» — название, образованное от их с Маркусом имен. Он сжал губы. «Гольмар… теперь это я, Давид Гольдер, я один…»

Он дотянулся до блокнота, перечитал:

Гольдер & Маркус

Покупка и продажа нефтепродуктов

Авиационный керосин

Легкое, тяжелое и среднее топливо

Уайт-спирит. Дизельное топливо

Смазочные масла

Нью-Йорк, Лондон, Париж, Берлин

Медленно зачеркнул первую строку и крупным жирным, рвущим бумагу почерком, написал: «Давид Гольдер». Наконец-то он станет полновластным хозяином себе и своему делу. «…Кончено, благодарение Господу, теперь он уйдет», — с облегчением подумал Гольдер. Когда-нибудь, позже, продав Тейскую концессию Тюбингену и став частью крупнейшей нефтедобывающей компании мира, он легко восстановит «Гольмар».

А пока… Гольдер начал строчить в блокноте цифры. Два последних года дела шли просто ужасно. Банкротство Ланга, договор 1922 года… Теперь, во всяком случае, не придется оплачивать женщин Маркуса, его кольца, его долги… Расходов и без того хватает… Вся эта дурацкая жизнь разорит кого хочешь… Жена, дочь, дом в Биаррице, дом в Париже… В одной только столице он платит шестьдесят тысяч арендной платы плюс налоги. Обстановка в свое время обошлась ему в миллион франков. Ради кого он старался? В доме никто не живет. Закрытые ставни на окнах, пыль. Он кинул взгляд на предметы, к которым питал особую ненависть: четыре крылатые Ники из черного мрамора и бронзы в основании лампы, огромная пустая чернильница — квадратная, украшенная золотыми пчелами. За все это нужно было платить, а где взять деньги? Он с тихой яростью пробурчал себе под нос: «Дурак… ты меня разоряешь… и что с того? Мне шестьдесят восемь… Начал бы все с нуля… Я не один раз начинал…»

Он резко повернул голову к большому зеркалу, висевшему над пустой каминной доской, и несколько мгновений с тревогой вглядывался в свое осунувшееся бледное лицо в старческих пятнах, с глубокими складками вокруг рта и обвисшими, как у старого пса, щеками. Зрелище было печальное, и Гольдер раздраженно пробурчал: «Старею, что тут скажешь, старею…» Два, а может, и три года назад он заметил, что стал быстрее уставать. «Завтра же уеду в Биарриц, отдохну неделю, десять дней, иначе просто сдохну, и пусть все отправляется к черту!» Гольдер достал календарь, прислонил его к фотографии девушки в золотой рамке и начал проглядывать. Листки пестрели именами и цифрами, а 14 сентября он даже подчеркнул чернилами. В этот день Тюбинген встретится с ним в Лондоне. На Биарриц останется в лучшем случае неделя… Потом снова Лондон, Москва, опять Лондон и Нью-Йорк. Гольдер обреченно застонал, перевел взгляд на лицо дочери на снимке, тяжело вздохнул, прижал ладони к покрасневшим, раздраженным глазам. Он только что вернулся из Берлина и ужасно спал в поезде.

Гольдер чувствовал себя смертельно уставшим, но все-таки решил отправиться в клуб. Остановил его взгляд на часы — было три утра. «Пойду спать, — подумал он, — завтра снова в дорогу…» На столе его ждала почта, которую следовало подписать. Гольдер сел в кресло. Каждый вечер он перечитывал подготовленные секретарями письма. Ослиное отродье. Впрочем, он сам их выбирал. Гольдер улыбнулся, вспомнив Брауна, секретаря Маркуса: этот маленький еврей с горящим взглядом продал ему сведения о контракте с «Амрумом». Он зажег лампу и начал читать, склонив к бумагам седую голову. Когда-то его густая шевелюра была рыжей, и на висках и затылке все еще угадывался яркий, сверкающий, как угли под пеплом, цвет.

Телефон у изголовья Гольдера взорвался нескончаемым пронзительным звонком, но Гольдер не реагировал: к утру он всегда забывался тяжелым, как в могиле, сном. Он глухо застонал, открыл глаза и ответил:

— Алло, алло…

Несколько мгновений он кричал в трубку, не узнавая голос своего секретаря, и наконец услышал:

— Мсье Гольдер… Умер… Мсье Маркус скончался…

Он не ответил, и его собеседник повторил:

— Вы меня слышите? Мсье Маркус умер.

— Умер, — медленно повторил Гольдер, ощутив странную дрожь между лопатками. — Умер… быть того не может…

— Сегодня ночью, мсье… На улице Шабане… Да, в заведении… Выстрелил себе в грудь. Говорят… — Гольдер осторожно положил трубку между простынями и прикрыл сверху одеялом, как будто хотел заглушить голос, жужжавший в трубке, как большая жирная муха на липучке.

Наконец голос стих.

Гольдер позвонил в колокольчик.

— Приготовьте мне ванну, — приказал он, когда слуга, который принес ему на подносе завтрак и почту. — Холодную ванну.

— Мне упаковать смокинг мсье в чемодан?

Гольдер нервно вздернул брови:

— Какой чемодан? Ах да, Биарриц… Не знаю, возможно, я уеду завтра или позже, ничего не знаю…

Гольдер тихо выругался и прошептал:

— Придется сходить туда завтра… Похороны во вторник… Черт возьми…

За стеной послышался звук льющейся воды — слуга наполнял ванну. Гольдер сделал глоток обжигающе-горячего чая, распечатал наугад несколько писем, потом швырнул все на пол и поднялся с постели.

Он сидел на краю ванны, прикрыв колени полами халата, и смотрел, как течет из крана вода. Вид у него был угрюмо-сосредоточенный, пальцы машинальным движением теребили кисти витого шелкового пояса.