Бабушки - Дорис Лессинг

Казалось, что солнце, которое висело над деревьями, дававшими глубокую тень, местами пронзенную его лучами, включало в себя и сами деревья, и раскаленное голубое небо, смешавшееся с благостью и счастьем, выделявшее огромными каплями некую золотую росу, которую могла видеть лишь Тереза. Именно в этот момент она решила выйти за своего фермера и остаться здесь, на этом континенте. Она не могла покинуть его ради переменчивых прелестей Англии, Брэдфорда, хотя местные болота тоже были ничего, когда солнце все же удосуживалось показаться. Нет, она останется здесь, она просто обязана. «Хочу, хочу», — твердила она про себя, дав наконец волю слезам. Ей была просто необходима эта нега тела, это спокойствие ленивых движений, длинных загорелых рук и ног, золотого блеска светлых волос на солнце…

И как только Тереза решила собственное будущее, она заметила, что по дорожке поднимается одна из матерей. Мэри — да, это была она. Невысокая, смуглая, нервная женщина, в ее осанке и стиле ничто не выдавало ее принадлежности к Семье.

Шла она медленно. Останавливалась, всматривалась, шла дальше, опять останавливалась, и движения ее были нарочито неторопливыми.

— Интересно, что на нее нашло? — гадала Тереза и наконец отошла от окна, чтобы отнести поднос посетителям, которые, конечно же, уже заждались. Мэри Стразерс едва двигалась. Она остановилась и принялась недовольно смотреть на Семью. Роз Стразерс заметила ее и помахала рукой, потом еще раз, потом рука медленно пошла вниз, словно женщина поняла причину ее нерешительности, а с лица начал сходить лоск и блеск. Она смотрела, хотя и не прямо, на свою невестку, и, заметив перемену в ее лице, сын Том повернулся в ту же сторону и помахал. Иен тоже. У них обоих словно опустились руки, как и у Роз; и в этом виделась какая-то обреченность.

Мэри остановилась. Рядом оказался столик, и она тяжело опустилась на стул. Она посмотрела на Лил, потом на Тома, своего мужа. Ее обвиняющие сощуренные глаза перемещались с одного лица на другое. Взгляд что-то искал. В руке у нее был пакет. Письма. Она села метрах в трех и не сводила с них взгляда.

Тереза обслужила остальные столики и снова вернулась к окну, мысленно обвиняя в чем-то Мэри, жену, понимая, что это ревность. Вот как она себя оправдывала: будь она достаточно хороша для них, я была бы только рада. Но ведь она по сравнению с ними — ничто.

Лишь от ревности можно было так плохо думать о Мэри, яркой и привлекательной смуглой молодой женщине. Но сейчас она не была красива; маленькое лицо, бледное, как побелка, тонкие губы. Тереза увидела пачку писем. Посмотрела на четверку за столом. Они замерли, как будто играли в «море волнуется раз». Их свет словно иссякал на глазах. Конечно, в такой прекрасный день это сложно было заметить, но они теперь совершенно не двигались, словно окаменели. А Мэри все смотрела — то на Лил, или Лилиан, то на Роз, или Розанну; переводила взгляд на Тома, потом на Иена, и снова, и снова по кругу.

Повинуясь какому-то импульсу, который Тереза и сама не распознала, она достала из холодильника кувшин с водой и налила стакан, а потом побежала к Мэри. Та медленно повернула голову, недовольно посмотрела Терезе в лицо и стакан не взяла. Тереза села. Мэри привлек блеск воды, она протянула руку, но потом отдернула: она у нее тряслась слишком сильно, стакан было не удержать.

Тереза вернулась к своему окну. Для нее день помрачнел. Она тоже задрожала. В чем же дело? Что случилось? Произошло нечто ужасное, фатальное!..

Мэри наконец поднялась, с трудом преодолела расстояние до стола, где сидела Семья, и опустилась на стул, стоявший на некотором расстоянии от них: она не была частью их целого.

Они смотрели на пачку писем в ее руках.

Никто не двигался, все смотрели на Мэри. И ждали.

Начать говорить предстояло ей. Но нужно ли? У нее дрожали губы, она сама вся тряслась, казалось, что она вот-вот упадет в обморок, а ее укоряющие глаза все еще пронзали то одного, то другого. Том. Лил. Роз. Иен. Рот у нее скривился, словно она откусила какую-то кислятину.

— Что с ними, что? — гадала Тереза, пристально вглядываясь из окна, и хотя еще меньше часа назад она решила, что никак не может уехать с этого побережья, оставить эту благодать и изобилие, теперь она начала думать, что отсюда надо бежать. «Я откажу Дереку. Лучше убраться отсюда».

Элис, девочка, сидевшая на коленях у Роз, со вскриком проснулась и увидела маму: «Мама, мамочка», — и протянула к ней руки. Мэри смогла заставить себя подняться, обошла вокруг стола, держась за спинки стульев, и взяла Элис.

И тогда на коленях у Лил проснулся и второй ребенок. «А где моя мама?»

Мэри протянула руку к Ширли, и уже через миг обе девочки сидели у нее на коленях.

Они уловили настроение Мэри, ее страх, злость, некую обреченность и захотели вернуться к бабушкам. «Бабуля, бабулечка». «Хочу к бабушке».

Мэри крепко сжала их обеих.

На лице Роз появилась легкая горькая улыбка, словно она сообщила кому-то глубоко внутри себя о том, что пришли плохие новости.

— Бабушка, ты завтра поведешь меня на пляж?

И Элис:

— Бабушка, ты обещала, что мы пойдем на пляж!

Наконец дрожащим голосом заговорила и Мэри. Но сказала лишь:

— Нет, вы не пойдете с ними на пляж, — а потом напрямую и взрослым женщинам:

— Вы не будете водить Ширли и Элис на пляж.

Это было и осуждение, и приговор.

Лил неуверенно, даже робко, произнесла:

— Скоро увидимся, Элис.

— Не увидитесь, — сказала Мэри. Она встала, держа обеими руками детей, а пачку писем засунула в карман своих слаксов.

— Нет, — яростно повторила она — наконец начали прорываться чувства, отравлявшие ей душу. — Нет. Не увидитесь. Никогда. Вы никогда их больше не увидите.

Она развернулась и потащила за собой детей.

Ее окликнул муж, Том:

— Мэри, погоди минутку.

— Нет, — и она изо всех сил поспешила вниз по тропинке, спотыкаясь, волоча за собой девочек.

Ну и теперь, естественно, четверо оставшихся, старшие женщины и их сыновья, должны же были что-то сказать, внести ясность, все объяснить? Ни слова. Они сидели сжавшись, поникнув, помрачнев, потом наконец один из них заговорил. Это был Иен, он обратился к Роз с интимной страстью, широко распахнув глаза, а по губам было видно, как он напряжен и зол:

— Это ты виновата! Да, ты. Я тебя предупреждал. Во всем виновата ты.

Роз ответила злобой на его злобу. Она рассмеялась. Это был жесткий, злой и едкий смех, раскат за раскатом.

— Я виновата, — ответила она. — Конечно. Кто же еще?

И снова захохотала. Это хорошо бы смотрелось на сцене — такой смех, — но по ее щекам потекли слезы.

Мэри, уже скрывшаяся из виду, к этому времени дошла до конца дорожки, где встретилась с Ханной, женой Иена, которая не могла даже видеть виновных, по крайней мере, при Мэри, потому что ее ярость была не так велика. Она позволила Мэри идти одной, а сама осталась ждать, преисполненная сомнений, страданий и упреков, бурливших в ней все сильнее и готовых вырваться наружу. Но она не хотела, чтобы все это вылилось в гнев, нет, ей нужны были объяснения. Она взяла у Мэри Ширли, и вот они обе, с дочками на руках, стояли на тропинке, возле забора из свинчатки, отделявшего соседнее кафе. Они молчали, но смотрели друг другу в глаза, Ханна жаждала подтверждения, и получила его.