Лабиринт розы - Титания Харди

Уилл смыл с бокала вчерашний красноватый винный налет и закинул в микроволновку остатки французской булки — пусть немного подогреется. Он решил проверить мотоцикл и понял, что даже не помнит, как его поставил: мысль о пристанище не отпускала его, когда он мчался сюда из Лиона, с трудом преодолевая последние оставшиеся до дома мили, когда потом доставал из рюкзачка пикантный сыр бри и отламывал куски от багета, запивая отцовским «Сент-Эмильон», когда ложился спать…

Снаружи был завораживающий покой. По фасаду расползлись поздние побеги глициний. Если не замечать легких признаков запустения вроде неподстриженной лужайки или неподметенных дорожек, то ничто в доме не выдавало семейной трагедии, из-за которой это жилище опустело на долгие месяцы. После внезапной кончины матери Уилла, ставшей для всех ужасной утратой, никто больше не изъявлял желания наведываться в коттедж, хотя, если выдавались трехдневные выходные, из их дома в Гемпшире добраться сюда ничего не стоило. Здесь было ее царство, ее убежище, где она с радостью предавалась живописи и садоводству, и ее призрак все еще обитал в каждом уголке жилища, даже при солнечном свете. Отец страдал молчаливо, почти не разговаривал и все время пропадал на работе, чтобы не изводить себя лишними мыслями. Алекс вроде бы принимал все как есть, но никого не впускал в свои сокровенные переживания. А Уилл был воистину мамин сын: живо откликался на все, что происходило вокруг, а отношения с людьми наполнял свойственной ей пылкостью. И здесь, в ее волшебном уголке, он очень скучал по ней.

Он пробежался взглядом по короткой, посыпанной гравием тропинке, ведущей от дороги к входным дверям, но не заметил там ничего необычного. Пустота, граничащая с разочарованием, — но так даже лучше. Кажется, никто толком не знает — или не хочет знать, — куда он запропастился, по крайней мере пока. Уилл стал непроизвольно поигрывать серебряным украшением, подвешенным у него на шее на короткой цепочке, потирая вещицу между пальцами. Затем он отправился в розарий.

Мать потратила более двадцати лет на создание коллекции старых сортов в знак уважения к знаменитым садоводам; от такого разнообразия не отказался бы и Мальмезон.[1]Она рисовала свои розы, вышивала их, добавляла в пищу; но если они и заметили ее отсутствие, то никому не шепнули об этом ни словечка.

Среди клумб красовался фонтан с выложенной на дне разноцветной мозаикой из фарфоровых осколков — Уилл был еще ребенком, когда мама собственноручно сложила ее. Черепки образовывали спираль, а в самый центр она поместила изображение Венеры — покровительницы роз. На Уилла эта мозаика оказывала прямо-таки магнетическое действие.

Мельком удостоверившись, что его жизнерадостно-желтый, но чрезвычайно замызганный после множества пройденных миль мотоцикл мирно стоит в тени дома, он вернулся на кухню. Аромат хорошего кофе вернул его к действительности. Уилл запустил пальцы в нечесаную шевелюру. Вымытые волосы уже просохли на теплом ветерке, но срочно нуждались в стрижке. Лучше заняться этим до воскресенья, когда состоится их семейный обед по случаю дня рождения Алекса: в его отношениях с отцом и без того пробежал холодок, и имидж бродяги может только ухудшить дело. Его более благопристойный братец всегда причесан как следует, одет опрятно, а вот Уилла, проведшего в Риме больше месяца, в конце его пребывания там уже принимали за местного. Это его вполне устраивало: везде, куда бы Уилл ни приехал, он стремился раствориться в толпе.

Масла не нашлось, но Уилл с удовольствием сжевал подогретый хлеб, щедро намазав его оставшимся в маминой кладовой вареньем. Облизывая пальцы, он вдруг заметил на кухонном столе открытку, начинавшуюся словами: «Уилл и Шан». Почерк был, несомненно, ее. Он взял записку, недоумевая, когда мама могла это написать.

Уилл и Шан, отдохните хоть несколько деньков. В морозилке есть оленина — может, пригодится? Не забудьте про мои клумбочки. Жду вас домой на Рождество.

Д.

Скорее всего, она оставила открытку в прошлом ноябре. Почти весь истекший год Уилл безостановочно ссорился с Шан, а в конце весны они расстались окончательно. Размолвки, участившиеся с прошлого августа, сильно измотали их обоих; Шан неустанно требовала от него каких-то уступок и в конце концов утвердила его в мысли, что им следует распроститься с мечтой провести неделю вдвоем в нормандском доме. На тот момент у Шан не было в округе других знакомых, а со скудными познаниями во французском ей волей-неволей пришлось бы довольствоваться только его обществом, что стало бы, думал Уилл, непосильным испытанием для их отношений. Итак, они никуда не поехали и записку не видели, в целительном мамином саду не погуляли и не причастились на Господней вечере в земле Ож.

Теперь, вспомнив Шан, Уилл даже улыбнулся: три месяца скитаний утихомирили его злость. Она была поразительна в своей неповторимости — явно на любителя и, во всяком случае, совершенно не во вкусе Уилла. Он вдруг ощутил тоску по физической близости с ней, словно впервые заметив пустоту рядом с собой или в своем сердце. Но страсть, которая всегда была ядром их отношений, вела в никуда, и он знал, что правильно сделал, расставшись с ней. Их любовь так и осталась юной, но ветер переменился. Уилл не был таким же снисходительным и трезвомыслящим, как Алекс, и далеко не всегда завершал однажды начатое. Нет, он не смог бы стать ей таким мужем, какого ей хотелось, — карьеристом, компаньоном для воскресных походов в магазин «Конран», возлюбленным, готовым продать свой «дукати» ради покупки «вольво». Объявив необузданность Уилла страстью, она с самого начала искала способа приручить его. Уиллу доставляло удовольствие стряпать для нее, забавлять ее, петь для нее, заниматься с ней любовью так, как никто до него; но он понимал, что ему никогда не удастся раствориться в ней настолько, чтобы заглушить голос собственных четких политических взглядов, которые то и дело выливались в ожесточенные дискуссии с ее безмозглыми подружками и их бесхребетными приятелями. Короче говоря, он никогда не смог бы поселиться в ее надежном и, с его точки зрения, убаюкивающем мирке.

Уилл перевернул открытку — там оказалось изображение большого окна-розетки в Шартре. Мама часто рисовала его — вид изнутри и вид снаружи. Ей нравился свет, льющийся через стекло, рассекая полумрак, такой яркий, что больно глазам.

Уилл поиграл мобильником — тот был теперь полностью заряжен — и, продолжая любоваться открыткой, набрал сообщение брату:

Наконец-то вторгся в Нормандию! Ты был здесь до 18-го? Паром сегодня в 23.15 из Канна. Позвоню перед отплытием. Много вопросов к тебе. У.

Привычным движением он влез в кожаную куртку, сунул мобильник в карман, а открытку пристроил на груди, рядом с драгоценным документом, побудившим его начать захватывающие поиски, ради которых и пришлось все лето колесить по Италии. Теперь концы понемногу начали сходиться с концами, но перед Уиллом по-прежнему простирался континуум из множества вопросов, а ощущение тайны еще более обострилось. Он обулся в запыленные ботинки, поспешно запер дом и спрятал ключ в условленное место. Даже не обтерев мотоцикл, Уилл надел шлем, достал из бардачка перчатки и прыгнул в седло. До Шартра приблизительно семьдесят километров — горючего должно хватить.